– В двадцать лет надо было думать. Сейчас она уже сама себе хозяйка. Какой там муж? – вздохнул отец. – А внуки что ж? Внуков хорошо бы. Внуков можно и без мужа. Мы с мамой устали ждать. Даже знаешь, Юрий, перед соседями неудобно. У всех детвора мельтешит под ногами, а мы пустоцветы какие-то. Надо мной Мишка Иванов смеется уже.
Мне стало жаль себя. Жалость к себе – самая искренняя. Папа как всегда прав – в двадцать лет надо было думать. Я закрыла глаза, стараясь уснуть. По щекам медленно позли горячие слезы.
Света позвонила вечером, как раз когда ничего не хотелось – немного упала температура, и я качалась на легких волнах слабости. Пик Светиной деловой активности приходился на ночь. Часов с восьми вечера, еще спросонок, она совершала легкие необременительные действия – пила чай, смотрела телевизор, звонила знакомым, готовясь к таким более сложным, как покупка продуктов в магазине на первом этаже ее дома, оплата мобильника, вынос мусора.
Когда-то, в другой жизни, мы учились в одном классе. Дружили после окончания школы. Теперь же я месяцами не видела ее. Балансируя между двух зыбких состояний – «только что проснулась и уже ложусь спать», она едва находила для меня время. «Я уже все увидела в этой жизни, – оборонялась Света, – мне ничего не интересно. Пока ты там на своей швейной фабрике вкалывала и с мамсиком на дачу ездила, я пожила – повидала. Это тебе хочется карьеры, мужика. А у меня все было».
Припоминаю, как я впервые попала в компанию ее друзей, как положено богеме, неопрятных, с грязными волосами и тревожно неясным родом занятий. Они свирепо и быстро напились. Бдительными соседями был вызван наряд милиции, участники шумной встречи жестоко избиты. Я спряталась в кладовке и слышала, как художник Станислав изрек торжественно: «На последнем заседании генерал Понеделко признал работу правоохранительных органов Санкт-Петербурга неудовлетворительной». И совершенно необоснованно признал, как выяснилось. Обиженные милиционеры вознегодовали и с воодушевлением погрузили компанию в свой «уазик». Утром всех отпустили – вмешался Светин отец.
Она никогда не работала.
«У каждого есть выбор! Зачем эти бессмысленные телодвижения? Кому это нужно?» – искренне удивлялась она. Частенько по утрам я, собираясь на службу, вспоминала ее «выбор» и горько усмехалась: у меня выбора не было – мой папа не являлся директором банка.
Всякий раз разговор со Светой, даже самый краткий, бодрил, как холодный душ. Мне претили ее тунеядство и категоричность взглядов, ее раздражал мой «обывательский мирок».
– Давай всем городом заляжем в постель, – нападала я. – Придешь в магазин, а продавщица спит.
И поставщики. Пусто на полках. Все уснули – киоскеры, водители автобусов и трамваев, дворники и сантехники, швеи и почтальоны – только дома от храпа трясутся. Что ты кушать по ночам будешь? Как к папе доберешься за деньгами?
– Ты все усложняешь – уклончиво отвечала она, – я никому не навязываю мой образ жизни. Тебе нравится вкалывать за копейки, потом на выходных их тратить, а меня тошнит от этого потреблядства! Даже ночью приду в магазин – у всех тележки полные. Все покупают, все жрут! Не наесться им. Раньше по выходным в музеи ходили – теперь, бля, шопинг! А я сплю, просто сплю. Ты бы знала, какие ко мне приходят сны!
У нее всегда, со школьных лет, был особый дар подводить основательный теоретический базис под надстройку сложившихся жизненных обстоятельств. Я была восхищена, и теперь вот получалось, что она спала сном праведного диссидента, а не просто по лени и распущенности разбалованного в детстве ребенка. Не сон получался, а ни много ни мало – вызов обществу потребителей.
Откуда мне знать, что очень скоро я так же лягу пластом на диване у окна, как путешественник, сбившийся с пути и обессилевший от безрезультатных поисков. Буду лежать несколько дней без мыслей и цели, под тяжестью одиночества. Неоднократно я буду вспоминать Свету.
Думаю, все изменил именно тот телефонный разговор в конце дня. Так всякий раз мы сходились в словесной перепалке, проверяя крепость наших убеждений, подспудно желая найти брешь не в чужих, а в своих доводах. Но в тот вечер мы были в разных весовых категориях: она – здоровая и выспавшаяся, я – сонная и больная. Я жаловалась, она утешала. Хотя уместней было бы утешать ее.
– Ты определись, что тебе надо, – говорила подруга. – Семью? Так папсик прав – раньше надо было думать.
– Ага, – бесцветно отвечала я.
– Мужика-то нет, повывелся весь мужик, – распалялась Света. – Спился, скурился, скололся, всю приличную хоботню тетки растащили. Приди в кафе, в любой клуб – девяносто процентов бабья.
Вступать в полемику я не собиралась. Света, сбитая с толку, смягчилась.
– Да брось ты, Маринк. Станешь матроной, с кичкой на голове и майонезом в хозяйственной сумке. С тобой же не о чем будет поговорить, как с Регинкой: «Игорек пописал, Ирочка кашляет, сливочное масло подорожало».
Я обреченно молчала. Светка окончательно сдалась.
– Ну ладно, ладно, если так хочешь семью, надо все продумать, как действовать, с чего начать? Посоветуйся с Ольгой, она наверняка знает. Как нам, так сказать, реорганизовать рабкрин? – захихикала Света.
«Бедные, мы бедные, – думала я. – Живем без маяков, без ориентиров, в безотчетном желании быть счастливыми, в неосознанной неудовлетворенности жизни, как пароходы в тумане, подаем друг другу печальные гудки, не зная, чем помочь. И думаем, что спасемся, бросив тяжелый семейный якорь. Действительно, с чего начинать?»
У Ольги всегда наготове ответы на любые вопросы. На следующий день она появилась в моей квартире, не раздеваясь в прихожей, стремительно проследовала в комнату. Позади нее плелся невысокий молодой человек с огромной фотокамерой на груди.
– Марк. Фотограф, – представила она.
Марк отрывисто кивнул – длинная челка упала на глаза. Ольга сияла:
– Скидывай шмотки, инфантилище, находи приличное белье. Готовься к фотосессии, – распорядилась она.
Мы изменили мою анкету на сайте знакомств, поместили новые фотографии. Отныне я возлежала в данаевской позе на шелковых материях, с перекошенным от вожделения лицом. Обновили текст и в разделе «О себе». Ольга, несмотря на мои горячие возражения, написала: «Юная темпераментная хрюшка ищет воспитанного слоненка с упругим хоботком». Я схватилась за голову.
– Можешь себе представить приличного, нормального мужчину, который заинтересуется подобной анкетой? Под рекламой нижнего белья – подпись подгулявшей провинциальной проститутки! – негодовала я.
– Ты просила помочь, теперь слушайся, а не жди, когда пенсия в дверь постучится, – отрезала Ольга.
