диалоговое окно переписки, и даже оно словно становится мутным, когда всплывает новое входящее сообщение.
«Хм-м, какое ценное умение появилось у Лены. Нас в армии учили переползать только на получетвереньках, на боку либо же по-пластунски. Наверное, берегли наши колени».
Я смеюсь и буквально оседаю на кровать. От облегчения кружится голова, пульс не спешит замедлиться или хотя бы выровняться, а я печатаю ответ, краем взгляда замечая ползущую ко мне дочь. У нее в руках грызунок, и с ним ползание дается ей намного труднее, она почти каждый раз опять падает на живот. И тогда я пишу, осененная догадкой:
«Наверное, все дело в автоматах, с ними в руках на четвереньках не поползаешь».
«Действительно. Но разве Лена ползает без игрушек? Это же совершенно неинтересное занятие».
Я опять смеюсь. Перебираю в голове возможные ответы, когда из кухни доносится ругань Макса. И я только в этот момент начинаю чувствовать неприятный запах гари. Настолько я погрузилась в переписку.
И сожгла сырники! Забыв их на плите.
Телефон летит на диван, а я в кухню. Быстро включаю вытяжку, вырубаю плиту и выкидываю сырники в мусорное ведро. Максим все еще ругается, что теперь ему нужно переодеваться, ведь вся его одежда провоняла гарью. И если до этого момента я собиралась по-быстренькому поджарить ему хотя бы яичницу, то после его слов я мстительно хмурюсь, распахиваю окно на кухне, закрываю дверь, подпираю ее пледом снаружи и поднимаю Лену с пола.
Хоть сквозняк теперь будет не так уж и ощутим, но все же продуться Леночке как нечего делать. Дочь сначала возмущается, но я быстро увлекаю ее маленькой деревянной пирамидкой и домиком-сортером, в который мы с ней по очереди начинаем закидывать разноцветные шары, квадраты и треугольники. Я увлечена игрой с дочерью, но все же то и дело поглядываю на телефон, испытывая просто адское желание продолжить странную переписку, а Максим впервые за все время нашего с ним брака уходит на работу голодным.
Ответить Степану мне удается только через два часа, после того как я укладываю Леночку на первый сон. Прежде я только и делаю, что поглядываю на экран телефона, раз за разом перечитываю мои и Степана сообщения, и каждый довольно жмурюсь.
Я понимаю, что это неправильно — общаться с посторонним мужчиной. Я все еще помню, что я в браке. Но как же хочется ненадолго об этом забыть, для того чтобы просто пообщаться. Это же обычная переписка. Ну что в ней криминального?
А потому, прикусив губу и поставив на стол рядом кофе, я пишу:
«Лена пытается ползать и с игрушками. Не сказать, что у нее это получается идеально… в армию, наверное, волочи она так за собой автомат, ее не взяли бы».
Я жму отправить и опять жмурюсь, на лице играет довольная улыбка, а в груди до странного тепло. Тепло и светло. А еще сердце замирает в ожидании ответа.
Ответа, который на этот раз не приходит.
Я откладываю телефон в сторону, беру чашку с кофе и грею о нее ладони. Медленно выдыхаю и делаю маленький глоточек, стараясь успокоиться, и только тогда понимаю, что я нервничаю. Я, оказывается, безумно нервничаю в ожидании ответа. Это мне не нравится, но все же, когда я слышу вибрацию, сердце словно подскакивает к горлу или же убегает в пятки. Кто же его разберет.
На экране светится ответ от Степана, но не тот, которого я ожидала.
— Вот же! — вскрикиваю я, давя в себе грозящую сорваться с губ ругань.
Степан приглашает меня на свидание.
Он так и написал:
«И правильно, чего красивым девушкам в армии делать? Парней смущать только. Марин, я очень хочу тебя увидеть. Выбирай: кино или ресторан?»
Ему, конечно же, неинтересно и дальше вести переписку о Лене. И его желание очевидно. Но…
Я сама не замечаю, как опять начинаю нервно жевать губу, и только когда чувствую, как она начинает кровить, потому что я подцепила зубами сухую кожу на ней, я себя осекаю и просто часто дышу. Дурацкие слезы почему-то подступают к глазам. Я блокирую телефон, не в силах даже ответить простое «нет».
Проще написать, что у меня есть муж, если Степан этого так и не понял. О том, что Леночка моя, надеюсь, он догадался. Но я малодушничаю. Я не могу ему даже простое «нет» написать, потому что сердце внутри все еще учащенно стучит и ему, оказывается, все равно на то, что у меня есть муж. Ему — это моему сердцу. Удивительно же, как оно, переменчиво.
Я опять тянусь к телефону и удаляю всю нашу переписку. С ней пропадает и номер Степана. Я его так и не записала, а теперь и записывать нечего. Оно, наверное, к лучшему: так я не смогу добавить мужчину в черный список. Это стало бы совсем уж низко с моей стороны.
Но несмотря на это весь оставшийся день я то и дело поглядываю на телефон. Я сто лет уже так часто не проверяла входящие вызовы или сообщения, как сегодня.
И каждый раз, когда я вижу пустой от оповещений экран, мое сердце замирает, сбивается с ритма от разочарования.
Да уж. Оно, наверное, мне от моего папочки досталось, негатив к которому я впитала в себя, пожалуй, с молоком матери. Он нас бросил. Еще когда мама была мной беременна. Дал ей деньги на аборт и преспокойно женился на девушке, с которой давным-давно встречался, мама же оказалась для него развлечением на стороне. За что она так и не простила ни его, ни весь мужской род.
И все же, пока она не встала на ноги, ей со мной помогала моя бабушка. Меня же мама просто бросила. Стоило только вспомнить наш с ней последний разговор, как разум туманило от злости. Яростной, удушающей и такой мне не свойственной.
— Что ты такое говоришь? — Мои губы трясутся, а потому слова звучат невнятно. — Как ты можешь? Это же твой внук или внучка. Я не пойду на аборт.
— Марина! — рявкает мать и хватает меня за руку. — Ты только поступила в институт. Не порть себе жизнь. Максим не тот человек, с которым стоит создавать семью. Ребенок разрушит ваши отношения.
— Нет, — спокойно, но удивительно жестко для своего характера отвечаю я, — ты
