ко мне, второй, третий.
Мы слишком близко, и это сводит меня с ума. Он тяжело дышит, водит взглядом по моему лицу, по телу.
Катастрофа слишком близка. Мы не можем это контролировать…
Фотографии…
Как мало в них жизни и как много в них смысла.
Я помню тот день. Милена была моей… женой. Но больше всего мне нравилось, что она была моей. Сумбурно, но штамп в паспорте для меня ничего не значил. Больше значили чувства.
Память – странная штука, и я ее закапываю каждый день уже полтора года, просыпаясь в одиночестве. Бью в стену кулаками, понимая, что мне не хватает Милены, но и простить, принять саму мысль не могу. Дилемма, которая довела меня, хоть с виду и не скажешь, что меня что-то жрет изнутри.
И сейчас она не могла знать, что я приду. Значит… Да ни черта не значат эти дурацкие фотографии? Нравится ей смотреть? Пусть смотрит и вспоминает, что потеряла.
Только ярость уже закипела во мне. И это «прости» только больше вывело из себя.
– Зачем ты приехал? – снова спрашивает Милена, но не отходит ни на шаг.
Мы так близко, и без узкого коктейльного платья, без туфель на шпильках она такая родная, домашняя.
И ведь действительно, нахрена я приперся, едва получил сообщение с адресом?
Всю дорогу повторял сам себе, что хочу взглянуть на фотографии, но как-то неубедительно.
– Фотографии, – отвечаю, хотя сейчас мне нет до них дела.
А вот до Милены, кажется, есть. Это какое-то безумие – так ненавидеть и так хотеть ее.
И она это понимает. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы не заметить малейшее изменение во взглядах, в жестах, в мимике.
Еще эта квартира… Она почти копия той, в которой началась наша семейная жизнь. И ведь мы были там счастливы, несмотря на отсутствие ремонта и наличие тараканов на кухне. Оказавшись здесь, я будто перенесся на почти десять лет назад, когда у меня не было ничего. Была она, моя жена. И пусть я ничего не мог ей дать, она все равно была со мной.
Когда все изменилось и полетело в бездну?
Милена вздрагивает, когда я наклоняюсь к ней, но не отступает.
– С годовщиной, милая, – тихо произношу и, сжав пальцами ее лицо, целую.
Я сам себе отвратителен в этот момент. Будто сдыхающий от жажды, нашедший в пустыне только ракетное топливо. И ведь будешь пить, потому что жидкость. Дурацкое сравнение, но чувствую я себя именно так.
Милена цепляется за мою руку, которой я продолжаю давить на ее лицо, чуть ниже локтя. Больно, но ей от моей хватки наверняка еще больнее. Только что это значит, когда внутри намного хуже?
И тут острая боль, как выстрел, пронзает мозг. Отстраняюсь и прикладываю пальцы к губе.
Кровь… Ненавижу ее вид.
Один уголок губ Милены тоже в моей крови, и я усмехаюсь:
– Решила зубы показать?
– Жизнь заставила.
Передо мной уже не та восемнадцатилетняя девочка, которую я встретил ровно десять лет назад. Сейчас я вижу и пролегшую на лбу морщину, и темные круги под глазами, и изменившийся, немного погасший взгляд.
Жизнь, говорит, заставила?
– Ты сама это выбрала, – обвожу рукой пространство убогой кухни.
Милена не отвечает. Подходит к раковине, включает воду и смывает кровь с лица. Потом берет полотенце и, намочив край, подрагивающими руками передает мне.
– Это ты выбрал, – говорит наконец-то.
Сколько времени меня мучили сомнения, и сейчас они достигли критической точки. Приложив полотенце к губе, молча выхожу из кухни и иду в единственную комнату. Шкаф с закрытой картоном дырой вместо отсутствующего стекла, прогнувшийся диван, застеленный покрывалом, детская кроватка рядом… Пустая.
Милена появляется в комнате следом и, стреляя глазами, спрашивает:
– Что ты делаешь?
Я игнорирую ее вопрос.
– А где твой ребенок?
Дергается от моего вопроса, даже, я бы сказал, пугается его. Но через пару секунд отвечает:
– У Брониславы.
Как интересно… Ребенка сестре, а сама в полной заднице. Но я не могу промолчать. Убираю полотенце от лица и замечаю:
– Жена из тебя получилась так себе, а мать, видимо, еще хуже. Возможно, с Брониславой ей будет даже лучше.
Я специально не произношу имя, потому что оно рвет в клочья остатки моего сердца. И снова сомнение: а вдруг все-таки моя? Я так и не смог открыть присланный файл со свидетельством о рождении.
Не знаю даже, чего боялся… Сопоставить даты? И понять, мой это ребенок или нет?
– Когда ты стал такой сволочью?
И голос дрожит, и в глазах слезы – занимательная картина, только не трогает. Что-то сегодня дрогнуло, когда я увидел Милену, а сейчас вернулось обратно. И мне это нравится больше – я пуст, никаких эмоций. Это привычно уже, это правильно.
– Предсказуемый итог, когда ты разочаровываешься.
Сам пустой, а хочу ее эмоций. И даже мысленно прошу их.
Милена реагирует быстро. Подходит ближе и бьет кулаком мне в грудь, а слезы уже катятся градом по щекам.
– Ты! Я всего лишь хотела попросить о помощи… Я предупредила и тебя, потому что не хочу, чтобы… Но тебе плевать, на всех плевать!
Продолжает бить кулаками, пока несет несуразицу, а у меня на лице расплывается какая-то болезненно-удовлетворенная улыбка.
Хотел – получил.
И пока Милена меня бьет, будто срабатывает закон притяжения к дивану. Я уже возле него, упираюсь ногами в край и тяну ее за собой. Падает на меня сверху и замирает, глядя так, как в первый раз. Диван скрипит, тоже как в первый раз.
Все напоминает о нас прежних, даже взгляд Милены становится другим.
– Марк…
И этот голос, сводивший меня с ума изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Только она умеет так произносить мое имя, только она умеет так смотреть, что и возбуждает, и страшно становится. Лишь бы не сделать ей больно.
В первый раз я боялся к ней прикоснуться, а сейчас хочу именно боли. Ее боли… Чтобы Милена поняла всю глубину моей.
– Попробуешь еще раз укусить…
– Марк, уходи.
Я хочу губами прикоснуться к ее слезам, которые катятся по вискам, хочу, чтобы она не закрывала глаза, хочу… ее хочу. Мне всегда было мало, а сейчас это желание ощущается настолько остро, что я не могу рационально мыслить, лежа на женском теле, слыша учащенное биение сердца.
Милена до сих пор меня сводит с ума – с этим, увы, я ничего не могу сделать. Она мне нужна сейчас, и
