— Да, мам. Получается, он благородный.
— Ах-х ты… — чуть не подавилась она давно остывшим кофе, закашлялась, пальцем указывая на дверь и, уже не отдавая отчета в своих словах, надрывно проговорила сквозь кашель: — Ну, так иди, живи с ним, если он такой благородный! Чего живешь-то со мной, с плохой, неблагородной матерью?
— Да я бы ушел, если б…
Он взглянул на нее коротко, отчаянно, напрягся весь, отвел глаза в сторону. Потом медленно вздохнул, задержал в себе воздух на секунду и произнес едва слышно, на выдохе, будто не для нее, а куда-то в кухонное пространство:
— С тобой же невозможно, мам… Ты же только себя слышишь…
— Себя? Я — только себя? Ты так считаешь? А когда мне к себе прислушиваться-то, сынок? У меня ж времени нет, я должна тебя поить-кормить, учить-одевать, зарабатывать… У меня перед тобой долг есть, сынок. Материнский долг называется. Отец, выходит, ничего тебе не должен, а я… Мне, выходит, одной надо… А ты не понимаешь, не ценишь!
— Да ценю я, мам!
— Нет, не ценишь!
— Ну, хорошо, если тебе так легче… Ладно, пойду я, мам. Спасибо за завтрак, — торопливо поднялся он из-за стола.
— Погоди, я тебе денег дам… Сколько тебе нужно?
— Нисколько. Обойдусь.
Вышел из кухни, красиво неся мускулистую попку, обтянутую трусами-боксерами. Она лишь усмехнулась вслед горько — надо же, гордый… Отец, значит, шибко благородный, а сын — шибко гордый. Яблоко от яблони, значит. А она, выходит, пугалом в этом саду служит, ворон отгоняет. Невозможно жить рядом с пугалом.
Хлопнула дверь в прихожей — ушел. Даже глазунью не доел. Отщипнув от батона белый мякиш, поелозила им в растекшемся по тарелке яичном желтке, отправила в рот. Значит, невозможно со мной, говоришь… Ну, ну. Ох, эгоист… Эгоист несчастный…
А может, надо бы ему все рассказать? Так, мол, и так, сынок, приключилось со мной горе такое…
Вздохнула, и встал в горле слезный комок. Представилось на секунду Антошкино лицо… А какое оно было бы, сыновнее лицо? Виновато-испуганное? Испуганное — за нее или за самого себя? Вон, как он издевательски глубокомысленно пробурчал — с тобой же невозможно, мам…
Нет. Правильно, что ничего ему не сказала. Слов бы не нашла. Для самой себя-то пока ни слов не находится, ни мыслей определенных… Прячутся мысли, жмутся испуганно, скрываются за спасительным — потом, потом… Две недели впереди, можно досыта с самой собой и наговориться, и надуматься. А пока… Вон, пока обыденными делами заняться нужно. Посуду помыть…
Встала к мойке, автоматически натянула на руки резиновые перчатки. Открутила краны, подставила тарелку под напор воды и… Дернулось что-то внутри, подкатило к горлу безысходностью. Господи, да при чем здесь полная мойка грязной посуды… Да провались оно все куда-нибудь вместе с грязной посудой, с бытовой привычной обыденностью! И с этим сыновним обидным «С тобой же невозможно, мам…»
И поплыло горячо перед глазами, и вырвалось из груди тяжким всхлипом — за что? За то, что она ему… Что для него же… Все и всегда, что могла…
Стянула перчатки, подошла к окну, сплела руки по-бабьи под грудью, горестно сжала плечи. Ну почему, почему не получилось с детьми душевных отношений, почему — все только для них, в одну сторону… И Лерка, вон, из дому ушла. И ладно бы хорошо ушла, а то ведь так, в бессмысленное гражданское проживание. Что оно ей даст, это проживание? А главное — с кем… С полным ничтожеством… И где она этого Геру откопала, интересно? Ни профессии, ни квартиры своей. А самое главное — себя за художника подает, богема голозадая. Чего бы ни делать, лишь бы не работать. Это же надо было еще постараться, чтоб себе мужика найти с таким именем — Герасим! Чего от него можно вообще ждать, какой нормальной жизни? Разве можно с таким Герасимом гнездо семейное свить? Да с таким выпрыгнешь за борт, как бедная Муму, и не заметишь…
И Антон туда же. Как у него сейчас выскочило — я бы ушел… Вот тебе, мать, на этом и вся благодарность. Ты, мать, уже и слова своего не имеешь. Не ори, мать, а то уйду.
Нет, интересно, а какая мать никогда не орет на ребенка? Та и не орет, которой все равно. Та, которая птицей в ночных ожиданиях с ветки на ветку не скачет и на сыновнюю учебу не откладывает копеечку к копеечке…
Да, что-то заложено природой в родительское старании — обидно безысходное. Строишь ему с самого рождения мостик в будущее, выкладываешься по полной программе, а повзрослевший ребенок потом — раз! — и сожжет этот мосток за ненадобностью. И вот уже — пропасть в отношениях, которую перешагнуть невозможно, как ни старайся.
Нет, разве она им плохой матерью была? С рождения — все для них, что только возможно, что мало-мальски доступно… Одежда — не дай бог, чтобы не хуже, чем у других. Кружки, спортивные секции — пожалуйста. Лишний раз в парикмахерскую, помнится, не забежишь, везешь через весь город то Лерку на танцы, то Антошку на каратэ… Каждое лето — поездка к морю…
Ну да, она была с ними строга. Все капризы-непослушания с раннего детства на корню пресекала. Бывало, смотришь в магазине, как чей-нибудь малец криком кричит, с матери игрушку требует, и хвалишь себя за эту строгость — нет, мол, у меня не такие… У меня по струночке ходят, у меня воспитанные. Мои на людях и пикнуть не смеют. И не на людях тоже…
Да и не рассчитывала она на вечное их послушание, она ж не идиотка какая-нибудь! Ей бы и понимания хватило… Чтобы мосток не сжигали. Хотя бы из чувства благодарности.
Вот тебе, мать, и благодарность. Зря старалась. Отец, значит, добрый и благородный, а ты… Тоже, нашел благородного! Каким он был-то, ваш отец, видели бы!
Да если вспомнить… Никто был ваш отец, и звать никак. Одно достоинство, что фигура внушительная. Так иногда бывает — вроде посмотришь на человека и взглядом поначалу за одну фигуру цепляешься. Можно сказать, даже любуешься на него — рослый, широкоплечий, черты лица правильные, значительные. А заговоришь, а поглубже копнешь — и никаких следов интеллекта не обнаружишь…
Вот и она, тогда еще пятикурсница финансового института, никаких следов интеллекта в новом знакомом не обнаружила. Хотя ухаживал Витя старательно — в кино приглашал, в кафе, цветы дарил. Как говорят — с серьезными намерениями ухаживал. И пройтись рядом с ним было ужасно приятно — фигуру-то никуда не денешь, немаловажный это фактор, можно сказать, искусительный. Вот и подумалось — а что, собственно, почему бы и нет? Все равно когда-то замуж выходить надо, тем более возраст подоспел… И диплом впереди светит, и прописка студенческая через год закончится. А у Вити — однушка на окраине города. Правда, с ним еще мама живет… Да это ничего, она на совместное с мамой проживание и не претендует, и вообще она не из тех — не из щучек-лимитчиц. Она основательно свою семью будет строить, от мамы отдельную. А прописать жену к мужу все равно должны — надо же будет после института на работу устраиваться…
