— Поля, — он снова назвал ее по-русски, — никто, кроме Всевышнего, не знает, чего тебе захочется завтра. Никто не знает, свяжет ли нас жизнь или мы простимся уже сегодня просто как хорошие знакомые… Никто не знает, сможешь ли ты освободиться до конца от своего прошлого. Но главное — захотеть быть свободной! Ты ведь хочешь этого, правда?
— Не знаю, — честно ответила Поля, снова ужасаясь тому, что под словом «прошлое» уже сама подразумевает Борьку и все, что с ним связано… Все. И это отчуждение последних месяцев, в конце концов закончившееся разрывом, и страшное, невыносимое молчание телефона дома, в Строгино… Ей вдруг подумалось, что в Москве ее ждет все то же самое: те же сочувственные глаза матери, то же Ксюхино: «Ты сама виновата! Что сидишь дома, как старая бабка? Уже давно бы кого-нибудь себе нашла!», и тот же молчащий телефон. Так стоит ли ради бесконечного, изматывающего ожидания неизвестно чего отказывать себе сейчас в праве на нормальную человеческую радость? Стоит ли ради человека, ясно давшего понять, что ты ему больше не нужна, накладывать на себя добровольную епитимью?
Поля взмахнула ресницами и подняла на Алека еще полный сомнения, но уже неуверенно-ласковый взгляд. И он поторопился, в один миг разрушив так долго возводившийся карточный домик. Когда его рука под столом, раздвинув ее бедра, нетерпеливо сжала заветный холмик под скользящим салатовым шелком брюк, она резко отодвинулась. От прежнего ностальгического настроения не осталось и следа. А еще ей показалось, что по лицу Алека пробежала едва уловимая тень досады: не раскаяния, не огорчения, а именно досады. Впрочем, она совсем не была в этом уверена, потому что уже через секунду он совершенно потерянным голосом произнес:
— Прости…
И Поля не знала, что и думать: то ли это отточенное актерское мастерство, то ли в Стеффери на самом деле одновременно живут два человека. Один — холодный, циничный, закаленный голливудскими тусовками, другой — нежный и ранимый, мечтающий, чтобы его любили безоглядно и сильно, боящийся обмана и от этого страдающий.
После ужина они еще долго бродили по улицам, разговаривая ни о чем. Оба прекрасно понимали, что той мгновенно утраченной близости уже не будет. И все же никто не заговаривал о возвращении в отель, словно боясь словами закрепить то, что и так витало в воздухе. И только когда спелая луна отразилась в темной воде Большого канала, Поля устало произнесла:
— Наверное, нам пора домой?
Алек как будто бы даже обрадовался и сразу же, не пытаясь сориентироваться среди совершенно одинаковых в темноте домов, выбрал правильное направление движения. Причем так быстро, словно он уже давно подумывал об обратной дороге и прикидывал маршрут. Поле даже казалось, что в вестибюле отеля они не скажут друг другу ни единого слова, мгновенно разбежавшись по своим номерам, но Алек остановил ее еще на мраморных ступенях перед входом в здание.
— Я знаю, что ты не захочешь сейчас подняться ко мне… Можешь ничего не объяснять, я знаю это абсолютно точно. И ни в чем тебя не виню… Но у меня есть к тебе одна просьба: будь моей спутницей завтра на торжественном фуршете по поводу открытия кинофестиваля.
— Скорее всего, я должна буду там присутствовать в качестве журналистки.
— Перестань, — он поморщился, — ты, конечно же, знаешь, что на этот фуршет из вашей братии попадут только избранные. И я не думаю, что репортеры с какого-то безвестного телеканала будут в числе приглашенных…
Поля промолчала.
— Так ты согласна? Или нет?
— Естественно, нет, — внятно проговорила она, подняв голову и посмотрев прямо в его карие, с золотыми искорками глаза. — Неужели ты не понял, что я не собираюсь делать из минувшей ночи шоу с продолжением и вообще хоть как-то афишировать это? Наши отношения — это только наши отношения!
— А спутница на фуршете — это всего лишь спутница на фуршете! — Алек очаровательно улыбнулся. — Это тебя ни к чему не обязывает…
— И тем не менее нет, — уже совсем уверенно произнесла Поля и, встряхнув темными волосами, побежала вверх по ступеням…
* * *
Весь следующий день был заполнен ужасной беготней и суматохой. Ирина, координирующая движения творческой группы, бросала своих «бойцов» в самые горячие точки. Поля успела побывать со своим микрофоном и возле Дворца Кино, куда по красной ковровой дорожке, окруженные плотной людской толпой, входили мэтры и звезды, и в конференц-зале, где Шарлотта Ремплинг отвечала на многочисленные вопросы азартных журналистов. Она видела живую, настоящую Настасью Кински с ее дымчато-серыми глазами и особенной, мягкой красотой. На красной дорожке появился и Вуди Аллен в неизменных очках и безукоризненном смокинге.
— Но все-таки это не Канны, — кричала ей в ухо Ирина, стоящая за спиной. — Пафоса поменьше. Хотя, может, это и к лучшему? А вот в Сан-Себастьян мы с Толей Стрешневым ездили… Не знаешь его еще? Ну ничего, узнаешь!.. Так вот, там испанский мальчик в болеро и красных башмаках перед появлением каждой знаменитости исполнял особенный танец. Это было что-то вроде приветствия. Господи, стройненький такой, гибкий, кастаньеты щелкают, каблуки об асфальт чуть ли не искры высекают! Никогда ничего подобного не видела.
Поле хотелось сказать, что она, несколько раз за последние шесть лет побывав за границей, видела вообще очень мало. Собственно, только то, что входило в стандартный набор в большинстве своем равнодушных экскурсоводов. Да еще бесконечное сверкание магазинных витрин, золотистый песок цивилизованных пляжей, цветы в люксовских номерах дорогих отелей, почему-то кажущиеся искусственными… Правда, тогда и смотрела она только на Бориса. Что за дело было ей до цветов и позолоченных краников в ванной? Но Ирине вряд ли было это интересно. И Поля только кивала согласно и торопливо и продолжала вглядываться через плечи и головы в силуэты проходящих мимо звезд.
Поля даже не поняла, каким образом умудрилась упустить момент, когда к входу во Дворец Кино подъехал белый «Пежо» Алека Стеффери.
Когда восторг толпы, достигнув апогея, вылился во всеобщий приветственный вопль, она привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть происходящее. И затаила дыхание… Это был совсем не тот Алек, которого она знала. «Если только знала…», — мгновенно пронеслось в голове. Мужчина в черном смокинге и черной бабочке, поднимающийся по ступеням, казался потрясающе, необыкновенно красивым. Но главное — недоступным. Точно таким же, как когда-то на обложке «ТВ-парка». Каждое его движение, каждый взгляд, мельком брошенный в толпу, были полны такой уверенности в собственной неотразимости и значимости, что Поля растерялась. Ей даже на минуту захотелось попасться ему на глаза, чтобы проверить, вспыхнет ли в них тот, особый огонек. Но тут же она вспомнила про напряженно сопящего рядом Володьку с его телекамерой.
