Зачем она двигается по квартире бесшумной серой тенью так, будто каждый шаг причиняет ей боль? Так, будто ее горе равно моему? Зачем она делает столько полезного — так споро и молчаливо, словно она тут хозяйка?
Разум втолковывал: Наташа любила Антона, она тоже имеет право на страдания и траур, а ее помощь просто неоценима. Но чувства, нервы, природа бунтовали, и Татьяне Степановне хотелось разорвать Наташу в клочки — вместе с ненавистным существом в выпяченном животе, которое она носит как драгоценность! Потому что это существо, хоть и часть ее сына, но — не Антон, не Антон, не Антон!
Удивительно, что кусок нерожденной плоти — против воли! — привязал ее к жизни. Его оказалось невозможно покинуть.
Татьяна Степановна предложила Наташе остаться, и та согласилась. Видно было: для нее только и дорого то последнее, что осталось от Антона — его мать, собака, комната, вещи. Свое огромное горе она прятала глубоко, старалась радовать, ободрять Татьяну Степановну, помогала во всем и настолько замечательно вела хозяйство, что Татьяна Степановна почти без ревности признавала: сама она в молодые годы в подметки не годилась Наташе. Подумать: беременная, и такие подвиги! Достойно безграничного уважения. Жаль, полюбить ее не получалось — они жили, взаимодействуя через пленку сдержанной вежливости.
Татьяне Степановне стало много легче, когда в Иваново привезли Клепушку.
Бедная девочка. Сколько прошло, а речь не восстановилась. Вначале врачи опасались за ее умственные способности — еще бы, совершенно не реагировала на окружающее. Накормить чуточку, по рассказам родителей, и то стоило трудов; отощала после больницы — страсть! Но постепенно стало ясно: все понимает, просто не хочет ни есть, ни общаться, ни жить. Молчит как камень. Просишь: «Напиши» — блокноты, ручки отталкивает. Если очень пристанешь с расспросами, кивнет или мотнет головой, но не всегда, под хорошее настроение. Татьяна Степановна Клепушку с детства любила и мечтала, чтобы они с Антоном поженились, зато после ревновала, ничего с собой поделать не могла. Злилась, бывало. Вспомнить странно: теперь при виде этого несчастного, больного ребенка с проседью в волосах ее переполняло одно чувство — всепоглощающая, пронзительная нежность. Как ни прикипела Татьяна Степановна сердцем к внуку, маленькому Сережику, а Клепушка, казалось ей, истинное наследие Антоши.
И та, похоже, чувствовала себя хорошо лишь подле нее да в Антошиной комнате. Вначале родители Лео из дома не выпускали, Татьяна Степановна к ним ходила ее навещать. Первые дни, бедная, за руку себя взять не позволяла. Потом привыкла, стерпелась, а позже словно вдруг узнала свекровь и сама принялась хвататься так, что не отцепишь — и этим, кажется, успокаивалась. Месяца через два стало получше; начала контактировать с близкими — без слов и жестов, странным телепатическим образом передавала свои желания. И однажды, когда Татьяна Степановна пришла ее проведать, Лео пристально поглядела в глаза отцу, и тот не особенно к месту спросил:
— Девонька, а не хочешь сходить в гости к Татьяне Степановне? С Цезарем поиграть?
После уверял, что в мыслях не имел ничего подобного, рот сам раскрылся и произнес фразу.
Именно тогда Лео в первый раз им кивнула. Как они обрадовались — хвала Создателю! Действительно все понимает!
Вскоре родители уже отпускали Лео к Татьяне Степановне одну. Докладывали по телефону: вышла, а Татьяна Степановна отзванивалась: явилась, не запылилась. Приведу потом.
Лео они объяснили: мы люди пожилые, по два раза на дню нервничать за тебя не можем, уж прости стариков. Она не отреагировала, лишь сосредоточенно закусила губу, но — опять же, не пойми как, — дала понять: хорошо, согласна. То же повторилось, когда они поняли, что ей хочется одной погулять с Цезарем, но не разрешили — страшно. Татьяна Степановна знала: Лео соглашается только потому, что сама еще внутренне не готова к встрече с миром один на один.
— У нее пока новая кожа не наросла, больно ей слишком, — сказала она родителям Лео и тут же пожалела о своих словах: такие лица сделались у обоих, словно им все нутро ободрали. Ну, ничего, ничего. Главное, их дочка жива. А Бог милостив.
Он уже дал Лео особый дар — без слов общаться с детьми и животными. Татьяна Степановна давно наблюдала, и у нее не осталось сомнений: с Сережиком и Цезарем Клепушка разговаривала телепатически.
И стала это использовать, не в прямую, косвенно. Вздохнет, бывало, в пространство:
— Ох, и как же мне в него это пюре впихнуть? Ни в какую не хочет, а доктор велел! — И малыш, который только что отворачивал личико, зажимал рот и, извиваясь ужом, пытался вылезти из высокого стульчика, словно под гипнозом успокаивался и съедал пюре, особенно если ложку брала сама Лео.
Правда, в какой-то момент Татьяна Степановна отчетливо поняла, что Лео видит ее трюки насквозь, и начала открыто просить: помоги сделать то-то и то-то.
Так оно легче пошло.
— Где наш домашний волшебник? — звала Татьяна Степановна будто в шутку, но про себя считала, что от нервного потрясения у Лео раскрылись наследственные колдовские способности. А что? Достаточно посмотреть, как ведет себя с ней Цезарь — иногда прямо-таки очевидно выполняет молчаливые приказы. Татьяна Степановна слишком хорошо знала своего пса, чтобы не заметить необычного в его поведении.
И второе — точно пока не скажешь, но наверняка, — у Лео, похоже, открылся целительский дар.
Однажды у крошечного, двухмесячного Сережика болел животик. Лео, думая, что ее никто не видит, — она тогда еще сильно дичилась, — подошла и положила на спеленутого, надрывавшегося от крика червячка ладонь. Буквально через минуту тот затих, успокоился и крепко уснул. В другой раз у самой Татьяны Степановны разболелась голова и разыгралось давление. Она вслух пожаловалась: беда, с кресла встать не могу. Лео, сидевшая рядом на ковре, сочувственно погладила ее по руке — и очень скоро Татьяна Степановна осознала, что чувствует себя не просто хорошо, а лучше, чем в молодости.
Она приглядывалась, копила факты. Их давно набралось порядочно, однако Татьяна Степановна ни с кем не делилась наблюдениями, а если другие заметили то же самое, они тоже пока молчали. Но Лео помогла даже Наташке, с которой они были не то чтобы в контрах, но старались друг друга не замечать. Сережику тогда исполнилось восемь месяцев, и у Наташи стало заканчиваться молоко — она вышла на работу на полставки, бегала домой кормить и, видно, совсем измоталась. Сережик от прикорма покрылся диатезными корками. Врач, сокрушаясь, сказала:
— Сейчас бы самое лучшее — временно перевести его исключительно на грудное вскармливание. Но раз молока не хватает… нельзя же морить мальчика голодом. Придется решать проблему иначе.
