Успокаивалась долго, не сразу поняв, что слезы на моём лице не только мои. Мы всё ещё молчали, лишь мои бессвязные шептания разбавляли тишину дома.
Кажется, за последний месяц я рыдала больше, чем за предыдущие пару лет. Оставалось только надеяться, что вместе с этой мокротой выходит вся моя дурь.
Мама сходила на кухню и принесла нам обжигающего чаю, сухо велев:
— Пей.
Чай был вкусным и имел вкус детства. Липы, мёда и чего-то мятного. Я пила судорожно, обжигая горло, язык и нёбо, но как не странно, помогало. Мне понадобилось три кружки, чтобы окончательно прийти в себя. Мама всё это время сидела рядом, сдержанно поглаживая меня по голове. Я даже не сразу сообразила, что она прикоснулась к моим фиолетовым волосам. Я долго искала в её взгляде признаки отвращения, но там лишь сдержанность и еле проскальзываемое беспокойство.
Нет, определённо точно пора завязывать с рыданиями, я себя после них такой опустошённой чувствую, сразу ласки и тепла хочется, чтобы заполнить образовавшиеся дыры.
Удостоверившись, что дочь пришла в себя, Светлана Викторовна унесла кружки, и, вернувшись в гостиную, кивнула головой, разрешая:
— Рассказывай.
Можно было начать про Олега, про все мои метания и приключения, но разве сейчас это имело хоть какое-то значение?
— Я влюбилась…
Рассказ был сбивчив, ни стройности, ни логичности, ни красоты повествования. Одни лишь эмоции и тихие охи и ахи по Чернову. Мама внимательно слушала меня, лишь иногда задавая вопросы на уточнение, видимо, в те моменты, когда я уж совсем начинала нести сумятицу.
Рассказ окончился, и я вместе с ним, даже с дивана на пол сползла, не в силах больше спину прямо держать.
Мама ждала, а я кусала губы, не решаясь на свой главный вопрос. Мне вообще неожиданно спокойно оказалось. Безумно хотелось спросить что-то правильное, глубокое, взрослое и осмысленное, но из меня полился мой подростково-обиженный лепет.
— Мама, как ты отца столько лет ждала? Как ты могла его с кем-то делить? — я пыталась быть сдержанной, но получилось всё равно обвиняюще.
— У меня была ты, — просто ответила она.
— Как гарант того, что он будет рядом? — выпустила я свои первые колючки.
— Нет, — проигнорировала мой выпад. — Как любимый ребёнок, которого надо было растить и воспитывать.
Я с недоверием посмотрела на неё, звучало красиво, а вот сути я понять никак не могла.
— Ну что ты так на меня смотришь?! — вдруг эмоционально воскликнула она. — Неужели, я в твоих глазах такое чудовище?!
Только и смогла, что головой отрицательно замотать в ответ.
— Ника…
— Вера! — впервые поправляю я её.
— Да, хоть Луиза или Альбертина! — возмущается мать. — Можешь даже пол сменить, если тебе так хочется. Но это всё равно не изменит того факта, что ты моя дочь.
И опять мои слёзы просятся наружу.
— Не реви, — требует она.
— Не буду, — сдерживая дрожь в голосе, обещаю я.
Мама выглядит раздражённой, и я силюсь вспомнить, видела ли я её когда-нибудь такой, и видели ли вообще.
— Говори уже, — разрешает она мне.
А я несмело шевелю челюстью вверх-вниз, подбирая нужные слова.
— Просто ты из меня столько лет подходящую дочь лепила…
— Никого я не лепила!
— Ой, ли? — фыркаю я.
— Ника! … то есть Вера… то есть…Вероника… Аааа, как там тебя, — со слегка уловимыми нотками паники в голосе ругается мама. — Я воспитывала тебя так, как мне казалось правильным, пытаясь дать тебе всё то, чего не было у меня самой.
— Это называется реализация собственных амбиций.
— Это называется, что нас никто не учил как правильно!
На это мне возразить нечего. Зато есть следующий вопрос:
— Тогда почему это всё крутилось вокруг отца?
Светлана Викторовна всплеснула руками, возмущенно глянув на меня.
— Ты Костю плохо, что ли, помнишь? Он первые лет сорок своей жизни только о музыке говорить и умел. Местами ещё изредка о себе, но в основном о великом и творческом. Мне просто нужно было вам хоть какие-то соприкосновения дать, иначе бы вы за всю жизнь и пары фраз друг другу содержательных не сказали, и ты бы жила в полной уверенности, что твой отец самовлюблённый осёл.
— А я и сейчас его таким считаю, — вырвалось само собой.
Мама с прищуром на меня посмотрела, а потом не выдержала и расхохоталось. Сначала я подумала, что моя истерика заразна и распространяется воздушно-капельным путём, а потом решила, что это всё реально смешно.
Отсмеявшись, она вытерла немного увлажнившиеся глаза.
— Ну, такой он у нас, — развела мать руками.
— Тогда за что ты его любишь?
— А своего Стаса за что любишь?
Я могла бы начать перечислять качества Чернова — добрый, надёжный, понимающий… но тут же всплывало и другое. Нервный, резкий, порывистый. Стас умел быть разным. И дело тут видимо было не в наборе отдельных качеств.
Светлана Викторовна, увидев моё замешательство, понимающе кивнула головой.
— Вот и отец бывает всяким. Ребёнок, — непривычно обратилась она ко мне, подобрав наиболее обтекаемый вариант, — любят не за что-то. Скорее уж вопреки.
— Ты поэтому столько лет терпела?
— Мы с Костей по-разному пробовали, — чуть помолчав, продолжает она. — И вместе, и порознь. Если ты думаешь, что все двадцать лет мы крутили роман у всех за спиной, то ты ошибаешься. Просто это было не так легко держаться в стороне друг от друга. Я пыталась отпустить, пыталась не ждать, да даже ненавидеть и презирать, но говорят, что первая любовь она такая…
— В смысле? — ошарашенно спрашиваю я.
— А вот так. Влюбилась как идиотка, и всё…. Ни мозгов, ни гордости, ничего…
— Тогда отец ещё большая сволочь, чем я думала.
Мама слегка качает головой.
— Какая же ты ещё максималистка.
— Нормальная я! — недовольно возмущаюсь я, понимая, что, кажется, почти научилась защищать себя.
— А я разве спорю? Нормальная, но максималистка. Тебе всегда нужно было, либо всё, либо ничего.
— Я бы в жизни не смогла… делить его… Стаса с кем-то другим.
— Тебя никто и не заставляет. Но ты почему-то готовишься к отступлению, — осторожно замечает мама.
— Я не отступаю, — недовольно морщусь я.
— А что ты делаешь?
Кто бы ещё знал, что я там делаю.
— Не могу видеть, как он страдает…
— Н… Ве-ра, — пробуя на вкус моё имя, останавливает меня мама. — Тебе не кажется, что он сам виноват?
— А отец? — перевожу я стрелки, стараясь защитить Стаса.
— И отец во многом виноват сам. И я виновата. С людьми вообще зачастую происходит то, что они с собой творят.
— И я виновата? — то ли спросила я, то ли признала.
Мама устало вздохнула.
— И ты виновата. Но это не значит, что всё поломано. Вышло так, как вышло. И с этим видимо придётся жить. И тебе. И твоему Стасу. Чем бы не разрешилась эта история с ребёнком, в любом случае ему и этой Насте нести ответственность. Но это жизнь, а она вся состоит из таких вот… историй. Почему ты думаешь, что ему будет лучше без тебя?
Я приваливаюсь в маминой ноге, утыкаюсь лбом ей в колено.
— Вам же без меня лучше стало… так или иначе.
— Господи, да ты издеваешься, что ли, надо мной?! — почти зло возмущается мама. — Нам без тебя настолько плохо стало, что только и оставалось, что держаться вместе.
Все обиды… они такие дурацкие и детские, и до ужаса больнючие. Как пиявки, которые впиваются в тебя, и вроде как терпимо, но они всё норовят и норовят залезть куда поглубже, не давая забыть о себе. Вот сейчас я понимаю Стаса, который упорно твердил одно и то же.
— Тогда почему ты мне велела приходить только тогда, когда я определюсь со своими желаниями?
— А что я ещё должна была сказать?! Чтобы ты приходила, когда тебе плохо будет? Ты на меня и так волком смотрела, виня во всех возможных грехах.
— Я не…
— Смотрела, смотрела, даже не сомневайся. А так хоть какой-то шанс был, что ты однажды себя поймёшь, — назидательно настаивает на своём мама
