что сильно удивлена, и все же хочу понимать ситуацию целиком.
Папа тяжело вздыхает, действительно тяжело, словно его грудь сдавливают невидимые цепи. Не одна я мучилась все это время, мы все болтались на этой виселице.
— Она хотела сделать аборт? — спрашиваю я напрямую.
— Да, — хрипло отвечает папа. — Я был против, поэтому… настоял на своем. Сделал ей предложение, собрал родителей и сказал, что женюсь. Малышка, прости меня. Прости за все. У меня нет оправданий, нет ничего, что могло бы все исправить. Я любил твою маму, и когда появилась ты, полюбил и тебя. Я так надеялся, что…
— …она тоже меня полюбит, — с осколками разбитого сердца, впившимися в горло, заканчиваю я.
— Мне очень жаль. Даже сейчас, спустя столько лет…
— Двадцать, если быть точным, — подсказываю я, горько усмехаясь.
— Я не вижу правильного выхода, дочь. Не понимаю, что должен был сделать. Ты — лучшее, что могло бы со мной случиться, и я не жалею о своем решении, но…
— Она винит тебя, да? Говорит, что ты испортил ей жизнь. Я часто слышала эти слова, когда вы ссорились, но только теперь понимаю, что именно они значат.
Папа тянется к чашке, его пальцы дрожат, губы сжаты, а лицо серое. Ему больно, ему было хуже, чем мне или матери, потому что он один нес на себе груз вины, который мы обе на него возложили. Ситуация сложная, с какой стороны не зайди, везде тупик или пропасть. Я сама не вижу правильного варианта для того, чтобы исправить прошлое, зато точно знаю, что поможет нам в будущем.
— Пап, — тихо зову я, и взгляд застилает пелена слез, — посмотри на меня.
Он медленно поднимает голову, с моих ресниц срывается пара теплых капель и скользит по щекам. Широко улыбаюсь и произношу с искренней теплотой:
— Спасибо, что сделал это для меня. Жизнь иногда бывает сложной, не все идет по плану, не все поддается контролю, но… мне она нравится. Правда. Спасибо тебе.
— Катенька, — сбивчиво произносит папа, и его глаза предательски краснеют.
Не жду больше ни секунды и бросаюсь к родной груди, укрываясь любящими объятиями. Сидим в тишине несколько минут, лишь я изредка шмыгаю носом и утираю льющиеся слезы. Получается, я только на пятьдесят процентов желанный ребенок, но почему-то сейчас ощущаю все сто. Успокоившись, медленно отстраняюсь и вытираю мокрые щеки рукавом халата, беру чашку с чаем и делаю несколько небольших глотков, сбивая сухость во рту. Разговор еще не окончен.
— Пап, — серьезно произношу я, — то, что происходит между вами, ненормально. Она мучает тебя, наверное, и сама мучается. Я не специалист, не хочу давать никаких советов, но, мне кажется, вам лучше…
— Малышка, тебе точно не нужно переживать из-за нас.
— Но я переживаю! Она не нравится мне, как человек, я не хочу видеть ее в своей жизни, но… зла я ей не желаю, а тебе тем более. Она душит тебя, потому что сама задыхается. Вам обоим нужна помощь.
— Я не могу ее оставить. Уже пытался, но ничего не вышло.
— Может быть, я всего пять минут назад родилась, но уже слышала об одной крутой штуке…
— И какой же? — с сомнением спрашивает папа.
— Психотерапия! — вскрикиваю я, подражая рекламным лозунгам. — Ты только не пугайся, но это правда работает. Помнишь отца Ланы, дядю Антона? Ему это очень помогло после развода. Возможно, вам стоит…
— Ох, Катенька…
— Это всего лишь предложение. Просто подумай, почитай, взвесь все и…
— Ты и правда уже такая взрослая, — с гордостью говорит папа.
— Что есть, то есть, — бодро отвечаю я. — Ну все, беги. А то женушка твоя психанет.
— Мы еще не…
— Правда?! — Не могу сдержать радости.
— Решили повременить.
— Поддерживаю, но если все-таки соберетесь, на свадьбу не зовите.
Он печально опускает плечи, и я спешу объясниться.
— Пап, я люблю тебя, но с ней…
— Я все понимаю, малышка. Мы постараемся во всем разобраться, а ты… наслаждайся своей жизнью, и знай, что я всегда буду рядом, если нужен.
— Спасибо. Правда спасибо. Это лучший подарок.
— Кстати, — напряженно говорит папа, глядя на входную дверь, — ничего, что мы?..
— А-а-а, ты о Дарие, — смеюсь я. — Он живет в соседней квартире. Все в порядке.
— Давно вы с ним?..
— Пару месяцев.
— Сколько ему лет?
— Моложе тебя, не переживай.
Папа удивленно приподнимает брови, заставляя меня рассмеяться еще громче.
— Ему двадцать восемь. Он на самом деле мой препод, аспирант, если точнее.
— Мне стоит зайти к нему на серьезный разговор?
— Ты во мне сомневаешься?
— Нет. Ни в коем случае.
Проводив отца, закрываю дверь и подхожу к окну. Наблюдаю, как он садится в машину и выезжает с парковки. Сегодняшние откровения не стали большой новостью. Я, разумеется, не знала наверняка, но чувствовала в глубине души, что ненависть матери направлена не на меня лично, а на сам факт моего существования. Оправдывает ли это ее? Нет, точно нет. Хочу ли я все наладить? Не особо. Буду ли я и дальше ненавидеть ее в ответ? Думаю, найдутся дела поважнее. Дарий рассказывал мне о здоровом эгоизме, и, наверное, это он. Я не хочу брать ответственность за ее боль, не хочу винить себя, не хочу больше копаться в прошлом. Все это выматывает, забирает яркость у дней. Все, что я могу и буду делать, так это надеяться, что родители сами во всем разберутся. В конце концов, это их жизнь.
Опускаю голову и беру белый пакетик. Внутри лежит коробочка, а в ней — небольшое кольцо из белого золота на верхнюю фалангу. Примеряю его и нарекаю это украшение символом освобождения от детских обид. Я живая, у меня еще столько всего впереди, что нет времени грустить. Тем более в такой день.
Быстро привожу себя в порядок и направляюсь к Дарию. Дверь открыта, и я вхожу без стука, но гостиная и кухня пустуют, спальня и ванная тоже. Единственное место, которое остается — балкон. Распахиваю дверь, Дарий сидит в кресле-мешке, держа в одной руке телефон, а во второй «Айкос».
— Как прошло? — спрашивает он.
— Лучше, чем ты думаешь, — гордо заявляю я.
— Выглядишь… счастливой.
— У меня ведь
