— Нет, ты что молчишь? Чуть к праотцам меня не отправила и хоть бы «извини» мяукнула! — плюхнулась подруга рядом. Я промолчала, она больше и слова не сказала. Так и сидели в тишине, прямо в сугробе, рассматривая стандартный зимний пейзаж средней полосы России, словно видели его в первый и последний раз. Пятна леса, поле, прикрытое снегом, и низкое свинцовое небо. Все это было до нас и останется после. Мы уйдем, а жизнь продолжится и даже не заметит нашего исчезновения.
Эта мысль меня окончательно раздавила.
Я вдруг четко осознала себя за гранью этого мира, за гранью самой жизни. Ведь что бы я ни делала, к чему бы ни стремилась, о чем бы ни говорила, чтобы ни чувствовала — ничего не менялось, не меняется и не измениться. Я заведомо была вне системы. А теперь и мой ребенок.
Где-то в глуши унылых мыслей мелькнуло предположение, в который раз поразив меня своей нелепостью: а если это ребенок Сергея?
Что за вздор посещает мою голову? Нет, этого не может быть. Сергей все продумал, предугадал…
Да разве мы вообще о чем-то думали в тот момент?
Нет, все равно — нет. Это ребенок Олега. Он хотел его и получил. И никогда не узнает о существовании. Я воспитаю малыша сама. Никогда ни чем не напомню о себе. Олег отказался от нас, и мы будем уважать его решение, потому что уважаем себя. И проживем без него…
Если я выживу.
Господи, о чем я думала? О чем думал Олег? А может, он действительно ненормален и специально толкал меня на беременность, чтобы убрать с дороги, ведущей к Гульчате?
Тогда до какой же степени он должен меня ненавидеть? А что я сделала, чтобы возбудить подобные чувства?
Нет, скорей всего это я ненормальная, раз предполагаю подобное, раз решилась завести ребенка, прекрасно осознавая, чем мне это грозит. Зачем я поддалась уговорам Олега? Почему не объявила ему о своем положении раньше? Зачем поехала в деревню? Зачем мне возвращать такого мужа и отца? И почему так гадко на душе?!
Сплошное «зачем» и «почему», целый лес вопросов, и ни единого просвета меж ними, и ни одного ответа.
— Ты объяснишь, что за вирус бешенства тебя подкосил? А если б мы не в сугроб, а в КАМАЗ въехали? — вновь заворчала Оля. — Нет, тащимся на конец света, чтобы постоять у ворот и навеки остаться в заснеженных степях! Ты почему Олега не позвала? А эта черноглазая доярка, кто? Ты ее знаешь? Ломилась ты от нее, как незадачливый грибник от медведя. Нет, девица далеко не красавица, но и не так страшна, чтоб бежать от нее на всех четырех колесах, не разбирая дороги. А что взгляд не ласков, так ты б в мои глазки глянула, тебя б не меньше подкосило! И вообще, можно понять сельчанку — стучит какая-то ненормальная, грозя обвалить и так покосившиеся от старости ворота, потом смотрит, словно тетушку Горгону увидела, и молча уходит. Что это было, озадачило не только меня.
— Неужели ты не поняла? Ты ведь психолог.
— Причем тут психология? То, что ты не адекватна, мне и без диплома ясно. Подожди, — зрачки Оли расширились. Поняла. — Так, она?… Мама моя!… Да нет, Ань! Кустовский и это деревенское чудо?! Любовники?
— Непросто любовники. Если ты заметила, она в положении.
Ольга крякнула и наморщила лоб, изображая работу мысли. И выдала:
— Бред!
— Правда.
— Нонсенс.
— Нет.
— Уверена?
— Полностью. Без сомнений.
— Ничего себе! — протянула Оля. — Ну, и сайгак же твой Олежик!
— Уже не мой. А сайгак ли — вопрос. Я, например, никак не могу подобрать ему наиболее четко отображающее суть характера и поступка определение.
— Вероломный изменщик!
Я поморщилась — данное словосочетание, вычитанное Олей видимо в какой-нибудь книжечке из серии «Соблазны», совершенно не подходило ни к ситуации, ни к лицу Олега. Фраза казалась пошлой, вычурной и избитой настолько, что совершенно не определяла суть, а подменяла ее пустым шаблоном стереотипных переживаний, курьезных в своей сущности. Она хорошо подходила к образу Казановы и Дон Жуана, но никак не к образу порой инфантильного, порой инвективного Олега, по типу своего мышления настолько чуждого азарту любовных похождений, как тот же Казанова был далек от осознания смысла слов «целомудренность», "порядочность", «честь».
Я уткнулась лбом в колени и вздохнула: почему же мне так плохо? Почему так невыносимо больно? Сколько будет длиться эта боль? Что за ней? Забвение? Жизнь или смерть?
— Я умру? — спросила, тихо повернувшись к Оле. Та вздрогнула и удивленно посмотрела на меня:
— От этого? Нет. От предательства не умирают, от него стареют. Правда, некоторые называют это взрослением, мудростью, а некоторые — опытом, а он, как известно, и в негативной плоскости хорош…Одно могу сказать, боль тебя долго не отпустит, даже когда ты поймешь и примешь его поступок, и простишь, возможно. Все равно боль останется. Она проникнет в душу и напитает ее ядом. Вытеснит собой веру, надежду на лучшее, идеализм, наивность и стремление идти вперед, несмотря ни на что. Ты остановишься и будешь долго думать, прежде чем сделать следующий шаг, станешь постоянно сомневаться — а надо ли? А, встретив достойного человека, примешь его за призрак из прошлого, будешь подозревать в обмане и разоблачать, в каждой составной его характера, мнений и взглядов искать червоточинку корысти и подлости. И понятно — находить. Потому отталкивать, а потом жалеть. И снова ждать, и опять искать…До бесконечности обманывая себя.
Я внимательно смотрела на подругу и понимала, что она говорит о себе. Ей тоже больно, до сих пор. И надежда почти умерла, и вера держится лишь на силе воли.
Ситуация, в которой она находилась, была сродни моей — та же неразрешимость и запутанность. Любовь, давно перешедшая в патологию, угнетающую, тормозящую, но так и не отвергнутая, еще питала ее силами, чтобы делать привычные вдохи и выдохи, шагать, еще чего-то ждать.
— Ань, у тебя сотовый с собой? Давай службу спасения вызовем? Сергея. Он точно приедет и вытащит твою машину, нас заберет. А, Ань? Ну его, твоего Кустовского вместе с поселковой газелью.
Я спрятала горькую улыбку и отвела взгляд, согласно кивнув. Вот и еще один человек уйдет из моей жизни — Оля. Если только узнает, если только поймет, что меж мной и ее любимым. Но разве я виновата, что люблю Сергея? Разве виноват Сергей, что любит в ответ?
Вот и еще один треугольник: Ольга, Сережа, я. Но в этом я вершина, а в том — Гульчата, Олег, я — лишь одни из катетов.
Видимо правду говорят, что все за нас давно решено, еще до рождения сложено и считано, и мы лишь идем заданным направлением, не осознавая его выверенность чьей-то чужой волей, жестокой рукой. Судьбы? Бога? Неважно. Грустно, что не нами.
