— На колени, тварь, — зашипела она, плюя даже на то, что, сожми Гордеев кулак чуть сильнее, и её тонкое запястье попросту хрустнет. — Я Нэнси Гарретт, и ты будешь делать то, что я тебе прикажу, если не хочешь, чтобы мой приказ выполнил кто-то другой. Приказ уничтожить тебя, русская тварь! Да я тебя…
И в этот эпичный момент из её портфеля раздалась телефонная трель. Психичка вздрогнула от неожиданности, нервно дунула, пытаясь убрать с лица непослушную прядь… Телефон замолчал.
— Да я одним словом в землю тебя закатаю, чудовище! — с новой яростью зашипела психичка. — Ты будешь пятки мои лизать и умолять…
Телефон опять зазвонил. Психичку затрясло.
— Наверное, папка, — усмехнулся Гордеев. — Придётся ответить. — Отпустил её запястье. — Потом продолжим. Если, конечно, папка разрешит…
Психичка завизжала и бросилась на него с кулаками, но в этот момент умолкнувший телефон зазвонил в третий раз, и девица, рыкнув, кинулась к портфелю. Гордеев проводил её взглядом…
Билли Гарретт — сенатор демократической партии США, отличающийся несдержанным характером и в течение последних лет не раз позволявший себе шуточки о том, что в нашем перенаселённом мире одному только богу виднее, какой нации жить, а какую выкосить банальной простудой. Для общественности это выглядело не более чем бредом престарелого маразматика, поводом для вирусных интернет-мемчиков и сплетен в духе вселенского заговора, а для мировых спецслужб — косвенным подтверждением, что работа подобного рода ведётся. Но никакой конкретики и ни единого повода зацепиться.
— Я занята! Нет! — коротко и зло рычала Нэнси в трубку, снова психопатически ровно вытянув спину и не шевеля головой. — Это моё дело, и оно никак не связано с вашим мнением! — Помолчала, гневно сопя. — Послушайте, вы, там… не забывайтесь! Я вам не девочка с улицы! Вы издеваетесь?.. Нет вы… — И вдруг, психанув: — О, боже! Да давайте! Нет! Нет, я сказала! Прямо сейчас, раз уж вы не поняли моего самого первого «нет»!
Схватила портфель, вытряхнула на диван ноутбук, рванула крышку. Гордеев вытянул шею, наблюдая… Пароль — из списка выпадающих, четвёртый сверху, плюс сенсор отпечатка пальца на тачпаде. Безымянного пальца левой руки. Самонадеянная сучка, от вседозволенности потерявшая всякий страх и осторожность.
— Это только за минувшее полугодие? — просматривая что-то на экране, уточнила она. — А где весь год? Ну допустим… И что, это требовало такой срочности? Да к чёрту идите со своими извинениями! Я вас всех тут прикрою за ненадобностью, в Африку поедете на мартышках свои исследования проводить!
Зло фыркнув, отбросила телефон, захлопнула крышку ноута.
— Ничтожества…
Пригладив растрепавшиеся волосы, посидела немного с прямой спиной, бросила Гордееву через плечо.
— Сюда иди!
…Нэнси Гарретт, нигде и ни разу не отсветившая, а потому никому не интересная младшая дочь сенатора Билли Гарретта.
Гордеев подошёл. Она смерила его полным превосходства взглядом снизу вверх.
— На колени, тварь!
…Девочка, от скуки богатой жизни занимающаяся малоперспективными исследованиями нетрадиционной медицины… а в реальности, судя по всему, контролирующая для папаши и его компаньонов работу биолабораторий. Больше ей здесь делать попросту нечего. Да ещё и с таким гонором.
И это решало всё. Поэтому Гордеев выдохнул и, закрыв глаза, опустился перед ней на колени.
Глава 43
Ночь, улица, фонарь… Аптека, твою мать. Аптека… чёртова ты тварь! Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века — всё будет так. Исхода, сука, нет. Умрёшь — начнёшь опять сначала. И повторится всё, как встарь… Всё повторится. Исхода нет. Бессмысленный и тусклый свет…
— Ещё! Ещё! Сильнее, сильнее! Ещё… — билась под ним психичка, и Гордеев, сцепив зубы, давал и ещё, и сильнее.
Ночь, улица, фонарь. Аптека… Аптека, твою ж мать…
— Да-а-а, тварь… Чудовище… Да-а-а… Сильнее…
Когда же она, придушенная, наконец дошла до пика, у Гордеева появилась пара бесценных минут на то, чтобы загрузить ноут, кликнуть четвёртый сверху из выпадающего списка пароль, приложить к тачпаду левый безымянный палец бесчувственной психички, и, проникнув в «последние документы», убедиться, что здесь есть о чём говорить…
На то, чтобы снять протез, извлечь из тайника под силиконовой капсулой флешку, и уж тем более слить на неё информацию из ноута времени не осталось.
Психичка и так уже приходила в себя, когда он вернулся в кровать. Закинул руки за голову, закрыл глаза, изображая расслабленный отходняк.
— Ум… — простонала психичка, обводя комнату ошалело-изумлённым взглядом. — Что это было?
— Ты словила собачий кайф. Неужели впервые? Я думал, сук вроде тебя, только так и дерут, — откровенное презрение и злость в голосе Гордеева плескались адские, но психичка лишь довольно мурлыкнула, прижимаясь к нему всем своим голым телом:
— Знаешь, ты на удивление милая тварь, хотя и русский. В тебе столько уродства, что чувство прекрасного во мне ликует. Красавица и чудовище, изодранный цепями одноногий раб и его безупречная госпожа. Мы идеальная пара, не находишь? — Приподнялась на локте, игриво очерчивая его лицо пальцем. Гордеев резко отвернулся, на что она впилась в его щёку острым ногтем, потянула болезненную борозду. — Можешь сопротивляться сколько влезет, мне это даже нравится. Ты ведь у меня хотя и седьмой уродец, но впервые настолько удачный. Идеально-ужасный. Тебя мне бог послал, не иначе.
— Иди на хуй, — по-русски, от всей души, прорычал Гордеев.
Она истерично рассмеялась и поднялась с кровати.
— Решено! Забираю тебя себе!
Оказалось, не шутит. И к вечеру, пройдя через ещё один круг Ада в постели с психичкой, Гордеев, словно верный пёс, проследовал за ней к броневичку. Кураторы смотрели на это с явным неудовольствием, но молчали, а она и не собиралась перед ними отчитываться. Лишь бросила через плечо, садясь в машину:
— Я всё ещё жду годовых сводок и отчётов по капсульным снарядам. Крайний срок — конец февраля. Иначе финансирование срежется ровно на годовой доход. Из ваших личных карманов!
Усевшись на заднее сиденье, долго и пристально разглядывала Гордеева.
— Разденься до пояса и сними протез. Хочу видеть твою убогость как есть.
— Иди к чёрту.
Психичка, ухватив его за химо, приблизилась лицом к лицу:
— Я вытравлю из тебя эту спесь. Вырежу лезвием, а если будет нужно, то и выжгу огнём. Ты станешь шёлковым и послушным, как кролик. Кролик, который много-много-много трахает… — И, расхохотавшись, вернулась в свой угол.
Уметь абстрагироваться — это часть работы. Один из самых сложных навыков, подразумевающий полное отречение от себя самого. Забвение своих чувств, желаний, а иногда и гордости. Меньшее ради большего — так его учили, этому он был привержен половину своей грёбанной жизни и вполне привык. Но сейчас…
Нутро раздирало. Нет, дело не в том, что пришлось сношать суку, на которую в жизни бы никогда добровольно не полез, и даже не в том, что прекрасно себе кончал, в какой-то момент ожидаемо проваливаясь в точку невозврата, за которой уже проще разрядиться, чтобы скорее прийти в себя, чем сопротивляться естеству, теряя концентрацию внимания на главном. Просто на этот раз меньшим опять оказалось то единственно огромное, что было у него самого. Что гораздо больше принципов и собственной жизни — наивный обет, скрепляющий волю и разум, и дающий надежду на личное чудо.
Что ж, это была глупая попытка обмануть судьбу, и он прекрасно это понимал. На деле же, ставки давно стали такими огромными, что даже сама мысль о том, что бы поступить иначе, отказав психичке в близости — уже преступление.
Но душа всё равно тихо кровила от того, что не справился со своим маленьким личным обетом.
Около полуночи приехали в гостиницу, и психичка, взяв им отдельные номера, тут же поволокла Гордеева в бар за углом. Оба пили без меры, но каждый по своему поводу: она обмывала удачное «приобретение», он — пытался забыться. Потом она куда-то позвонила, приехали какие-то девицы, и, для начала шумно оценив приобретение, они стали тусить по-своему — на танцполе. А Гордеев продолжал бухать у бара.
