– Завтра, – ответил Лайам и наконец сел рядом с ней на песок. Ему было неудобно стоять и смотреть на нее сверху вниз. Она казалась еще меньше, чем он ее помнил, бледнее. Волосы, по контрасту с белым лицом, казались темнее, чем раньше. И она была красивее, чем он запомнил, а ведь он часто ее вспоминал. Она была для него наваждением, как жертва для убийцы. До конца дней ему предстоит жить и видеть перед глазами ее искаженное болью лицо – такое, какое было у нее в тот последний день. – Я только хотел с тобой повидаться перед отъездом.
– Мы же договорились обходиться без встреч и звонков. – Саша встретилась с ним глазами и задержала взгляд. Он и забыл, какие у нее глаза – пронзительные и нежные одновременно. Она выполнила свою часть уговора. Ни разу ему не позвонила. И ни разу не объявилась в Вермонте, чего нельзя сказать о нем. Ей показалось обидным, что он приехал, чтобы еще раз ее помучить. Придется заново карабкаться на свет из пучины безнадежности. А это и в прошлый раз далось ей с трудом.
– Я не позвонил – боялся, что ты запретишь приезжать.
– И правильно. Я бы запретила. Одного прощания вполне достаточно. – А у них за год их любви таких прощаний было куда больше. – Зачем ты приехал? – Она чувствовала, что есть еще какая-то причина, о которой Лайам не говорит. Саша его хорошо изучила. Но она видела, что за прошедшие пять месяцев и он очень изменился. В этом мужественном лице больше не было мягкости. С тех пор как Лайам ушел, ему тоже пришлось испытать немало. Но с ним были дети и жена. Саша же пила свою горькую чашу одна, и ей было куда тяжелее.
– Ты меня ненавидишь? – спросил Лайам.
Саша покачала головой:
– Нет. Я тебя люблю. Наверное, никуда мне от этого не деться.
Он перевел взгляд на ее руку – оба его браслета по-прежнему были на запястьях.
– И мне тоже. – Солнце село, и стало стремительно холодать. – Если хочешь, я уйду.
Она не стала кривить душой.
– Подожди. Не сразу. – Может быть, ей больше его никогда не увидеть. Она хотела наглядеться вдоволь, пока он был рядом.
– Мне нужно сегодня же возвращаться в Нью-Йорк, – сообщил он, словно не зная, о чем еще говорить. Теперь ничто из того, что ему хотелось ей сказать, не имело смысла. Она стала другим человеком. Прошла испытание огнем. Странным образом оно ее очистило.
– Почему в Нью-Йорк?
– Потому что я возвращаюсь.
Лайам говорил загадками, сбивал ее с толку.
– Возвращаешься куда? В Вермонт?
Он улыбнулся и качнул головой. Она его не поняла.
– Нет, в Лондон.
– Почему в Лондон?
И тут он понял, что должен ей сказать. Он ведь за этим и приехал. Но, увидев ее, понял, что и без того уже причинил ей слишком много боли. И даже если она его еще любит, двери все равно уже закрыты. Это можно было прочесть в ее лице.
– Я ушел от Бет. Нам обоим хватило месяца, чтобы это понять. Но мы все пытались что-то склеить – ради детей. Но так, наверное, не делается. Расстались, как говорится, добрыми друзьями. – Лайам вздохнул.
Саша напряженно следила за ним, пытаясь уяс-нить, что он сейчас сказал. Она вдруг опять подумала, что он ей привиделся. И эти его слова… Может, его вообще здесь нет? Может, это сон какой-то? Видение? Очень правдоподобная галлюцинация?
– Что ты сейчас сказал?
– Говорю, мы с Бет расстались. Разводимся окончательно и бесповоротно. Завтра я лечу в Лондон. Хотел увидеть тебя перед отъездом. Что-что, а извиниться перед тобой я уж точно должен. – Он знал, что того, как он с ней обошелся в прошлом декабре, ничем не искупить. Но он делал это ради жены и детей. Слабое оправдание, но тогда это казалось единственно правильным решением. И Саша это тоже понимала.
– Ничего ты не должен, – возразила она. – Ты поступил так, как считал нужным.
– И чуть тебя не убил!
– Я же жива! – Она медленно села. – Я крепче, чем ты думаешь.
– Нет. Ты крепче, чем ты сама думаешь. Не было дня, чтобы я о тебе не думал. Постоянно. – Он протянул руку, и она увидела свои часы.
– Я тоже, – призналась она. – Так что мы теперь будем делать? – Они смотрели друг другу в глаза, но рук не протягивали. Так друг к другу и не прикоснулись. Наверное, теперь этого уже никогда не будет.
– Возможно или невозможно? Тебе решать, – тихо проговорил он. Подул холодный ветер. И тут Лайам придвинулся к ней ближе. Они почти касались друг друга. – Что скажешь?
– Лайам, я никогда не думала, что ты вернешься, – проговорила Саша. Трудно было поверить, что он вернулся. А еще труднее – знать, по какой причине. Он так часто от нее уходил, а она потом умирала.
– Я и сам не думал. Не думал, что смогу.
Ему хотелось ее поцеловать, но решать должна была она. В прошлый раз решал он. Сейчас ее черед. И любое ее решение он был готов принять.
– Ну, так как? – Он не хотел на нее давить, но ничего другого не оставалось.
– Не знаю. – Она сидела и смотрела на море. И вдруг повернулась к нему с улыбкой. – А вообще-то, знаю. Я думаю, сейчас уже неважно, «возможно» или «невозможно». Жизнь дает нам столько шансов, сколько дает. А потом вдруг возникает еще один, безо всяких на то причин. Люди умирают, уходят, возвращаются. Наверное, если любишь, это все неважно. Я тебя люблю, Лайам. Всегда любила. Сильней, чем я сама могла представить.
– Я тоже. Когда я ушел, думал, что умру. Но тогда я не мог поступить иначе.
– Я знаю. – Она снова улыбнулась, и он поцеловал ее. Нежно и осторожно. Это было похоже на прикосновение летнего ветерка. Он всегда помнил вкус ее поцелуев, нежность ее объятий. И, уходя, взял с собой. Бет это поняла раньше его и, будучи великодушным человеком, отпустила его назад.
Он снова поцеловал Сашу и прижал к себе, а она что-то шептала, уткнувшись ему в грудь. Он не столько расслышал, сколько почувствовал, что она говорит, и заглянул ей в лицо.
– Что ты сказала?
– Возможно. – Это был шепот, но на сей раз он расслышал. – Возможно, – повторила она. Это было то, что он жаждал от нее услышать, ради чего он жил вдали от нее все это время. Он крепко притянул ее к себе, а она подняла глаза, заглянула в его родное лицо, которое теперь, как когда-то давно, было совсем близко, и рассмеялась. – Возможно. Нет, наверняка!
Пер. Н. Галь.
Socks – носки (англ.).
