Патрицию затошнило. Крики толпы стали невыносимыми. Весь амфитеатр словно превратился в сумасшедший дом – и места для нее здесь больше не было. Наблюдать за представлением она была не в состоянии.
Она встала и, шатаясь, побрела по проходу, держась за живот. Ей хотелось уберечь еще не рожденное дитя от этого зрелища, от этого насилия, от этой жестокости.
Патриция и сама не знала, сколько простояла здесь, прижавшись лицом к холодной стене, обшитой кроваво-красным линолеумом. И в душе у нее стоял неумолчный горестный крик. Что она здесь делает? Что здесь забыла? Нужно поскорее выбраться отсюда и исчезнуть из Лиссабона.
Но путь ей преградила толпа взбудораженных зрителей, устремившаяся на выход. Они проходили мимо, обтекая ее, как слегка меняющая свое русло река. Она боялась утонуть в этих водах. Ей оставалось только как можно плотней вжаться в стену, обхватив живот обеими руками.
И вдруг она почувствовала, как чья-то сильная рука взяла ее за плечо. Обернувшись, она увидела прямо перед собой смеющиеся глаза Эмилио. Он подмигнул ей.
– Пошли со мной, я организовал для вас аудиенцию совершенно особого рода.
– Нет-нет, – ответила она, внезапно ощутив, как ее охватывает паника. – Я дождусь его вместе с остальными.
Эмилио очень удивился.
– Но Мигель особо подчеркнул, чтобы я непременно препроводил вас к нему в грим-уборную. Он хочет увидеться с вами наедине.
Взяв ее за руку, он начал локтем прокладывать себе дорогу во встречной толпе. Добравшись до боковой двери, он повел Патрицию узкими, напоминающими лабиринт, пассажами.
– Осторожней, – предостерег он, когда они взобрались на дощатый помост над загоном и пошли по шатким и скрипучим доскам.
Эмилио указал Патриции на колышущуюся у них под ногами черную массу – спины запертых в загоне быков.
Наконец он открыл последнюю дверь – и они очутились в помещении, залитом светом юпитеров и вспышками ламп фотографов.
Патриция обнаружила, что попала в большой прокуренный зал, в общество элегантно одетых дам, непринужденно беседующих с аристократического вида господами. Судя по всему, это был высший свет, самые сливки лиссабонского общества. Кругом раздавались хлопки пробок от шампанского, звенели бокалы, слышался гортанный, но громогласный смех мужчин и деликатные смешки женщин. Все собравшиеся явно были настроены на самый веселый лад. И ей не хотелось находиться среди них.
Кое-кто из присутствующих, подходя к Эмилио, хлопал его по спине, восклицая при этом по-португальски что-то, остававшееся для нее непонятным. Раскланиваясь со знакомыми и принимая другие знаки внимания, Эмилио продолжал протискиваться с нею сквозь толпу, пока они не оказались у двери в дальнем конце зала. Эмилио открыл ее, и разве что не силой втолкнул туда Патрицию, после чего удалился, прикрыв дверь за собой.
Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к весьма скудному освещению. Первой вещью, попавшейся ей на глаза, был плащ Мигеля, небрежно брошенный на кресло. Как загипнотизированная, Патриция уставилась на него: плащ еще был забрызган кровью быка.
– Патриция.
Мигель шагнул к ней из глубины комнаты, но она не тронулась с места, одной рукой ухватившись за полу плаща, словно в поисках опоры.
Мигель мысленно репетировал эту сцену уже сотни раз, но все пошло отнюдь не по его сценарию.
Он не без трепета посмотрел на нее. Ему хотелось осыпать ее поцелуями, но он не мог заставить себя сдвинуться с места. Незримая рука удерживала его, не давала приблизиться к Патриции, заставляла соблюдать определенную дистанцию. Почему?
– Мне следовало бы поздравить тебя, – негромко, опустив глаза, сказала Патриция.
– Тебе следовало бы?!
– Да. Ведь ты добился того, к чему стремился всю жизнь.
– Вот как?
– Теперь ты матадор Номер Один во всей Португалии. Он ничего не ответил, его молчание тяжело повисло в воздухе, возбужденные голоса, доносящиеся из-за стены, только подчеркивали это.
– Тебе не следует заставлять их ждать, Мигель, им не терпится встретиться с тобой.
Она направилась к двери.
Мигель стремительно пересек комнату и преградил ей дорогу.
– Тебе следовало бы поздравить меня, но ты не в состоянии этого сделать. Ведь именно это ты хочешь сейчас сказать мне?
Она посмотрела ему прямо в лицо. В глазах у нее сверкали слезы.
– Патриция, я ведь тебя знаю. И я люблю тебя сильнее всего на свете. – Он обнял ее и, зарывшись лицом в ее волосы, продолжил страстный монолог. – Я вышел на арену, чтобы блеснуть перед тобой своим искусством. Но как только выпустили быка, я понял, о чем ты подумала. Тебе стало жаль его.
Молчаливые рыдания сотрясали все тело Патриции; Мигель обнял ее еще сильнее.
– Я постоянно чувствовал, что происходит у тебя в голове. И со мной самим случилась странная вещь – внезапно я увидел этого быка твоими глазами и понял то, чего никогда не понимал раньше. Обычно, когда бык бросался на меня, я чувствовал, какая им владеет ярость. А сейчас я понял, что это не ярость, а страх – насмерть перепуганное животное бросается в атаку, чтобы защититься. И бой этот довел до конца не я, а Ультимато.
– Ах, Мигель, Мигель… – Патриция с трудом подбирала слова. – Я так люблю тебя.
В дверь постучали. Появился Эмилио.
– Эй вы, голубки! Хватит заниматься любовью. Там публика с ума сходит.
– Эмилио, с ними придется разобраться тебе самому, – уверенно ответил Мигель. – Я к ним больше не выйду.
– Что такое? Да там тысяча человек, никак не меньше!
– Мы уйдем через боковую дверь.
– Там телекамеры! Там фотографы!
– Мы уходим.
– Ты сошел с ума!
– Да, Эмилио, сошел. Но сделай, как сказано. Эмилио, покачав головой, сокрушенно вздохнул.
– Никогда не спорь ни с кем из семейства Кардига. И он хлопнул за собой дверью.
Мигель хмыкнул.
– Бедный Эмилио! Надеюсь, его не разорвут на части. Патриция вяло улыбнулась.
– Ах, Патриция. – Он припал к ней с поцелуями. – Наберись со мною терпения, дай мне время. Я уже многому научился у тебя – но я сумею научиться большему.
Она затрепетала в его объятиях. Он поднял плащ, накинул ей на плечи и прижал ее к себе.
Трепещущими руками она гладила его курчавые волосы, как мать, ласкающая свое дитя. Они даже не обратили внимания на рев, донесшийся снаружи, после того, как Эмилио объявил, что Мигель больше не выйдет к публике.
Они стояли – двое, слившиеся воедино, под полуночно-синим плащом, расшитым золотыми звездами.
СТОУН РИДЖ– Мамочка, можно мне после уроков покататься на Ультимато? – Нет, Пауло. Ты ведь знаешь правила – кататься только вместе с отцом.
