ЭПИЛОГ
СТОУН РИДЖ– Мамочка, можно мне после уроков покататься на Ультимато? – Нет, Пауло. Ты ведь знаешь правила – кататься только вместе с отцом.
– Но когда он еще вернется? – захныкал семилетний мальчик.
– Я тебе сотню раз говорила, – кротко возразила Патриция. – На следующей неделе.
– Но, мамочка, я…
– А ты до его возвращения можешь покататься на пони. А теперь я больше ничего не хочу слышать об этом. Иди вниз и закончи завтрак. И смотри, не опоздай опять на школьный автобус.
Понурив голову, малыш поплелся по лестнице.
– Когда же наконец вернется папа?
Патриция улыбнулась – сын произносил слово «папа» на португальский лад, и это неизменно забавляло ее.
Однажды, когда Мигель объяснял сыну, что его назвали в честь деда, который был знаменитым человеком, мальчик спросил:
– А как ты называл своего отца? Пауло?
– Нет, сынок, я называл его папой, но по-португальски – «пай».
И с тех пор маленький Пауло называл своего отца точно так же.
Патриция накинула синюю шерстяную шаль, которую Мигель привез ей из последней поездки в Лиссабон, и вышла на лестничную площадку. Таксомотор и Феба отправились следом за нею. Сейчас они уже не отличались прежней стремительностью, и Патриции приходилось отгонять от себя мысль о том, что их скоро и вовсе не станет.
На площадке она остановилась и уставилась на большое пятно невыцветших обоев на стене – на том месте, где до сегодняшнего утра висел «Звездолаз». Она уже скучала по картине, и чуть ли не раскаивалась в решении одолжить ее леди Макфэдден, чтобы та смогла выставить ее на экспозиции своих работ в Нью-Йорке.
Сперва Патриция и впрямь отказала. Но Люба сама позвонила ей с просьбой «одолжить мою лучшую работу, причем всего на пару недель».
Патриция не совсем понимала, почему же она в конце концов пошла на это, но через восемь лет ей вновь показалось интересным поглядеть на былую возлюбленную отца. И она решила сама доставить картину в галерею.
Она подхватила под мышку Фебу, у которой был артрит и, соответственно, нелегко давались лестничные ступени, и поспешила с нею на кухню.
Конча была туг как тут – с горячим кофе и круассанами.
– Нет-нет, Конча, я опаздываю.
Но экономка загородила ей проход, держа чашку в руке.
– Обещаю тебе, что перехвачу что-нибудь в городе…
– Я скажу мистеру Мигелю, – пригрозила Конча. Патриция вздохнула.
– У вас с ним заговор.
Она присела за стол, напротив маленького Пауло, который с аппетитом уплетал пирог.
– Мамочка, – начал он с набитым ртом. – А можно мне после уроков покататься в лесу?
– Нет, – твердо ответила Патриция.
– Но мне так нравится кататься по снегу.
– Под снегом лед, а ведь тебе известно, что папочка… Пауло надулся. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Ах ты, бедняжка! Тебе придется покататься на большой крытой обогреваемой арене. Конечно, это великое горе.
Она допила кофе и поцеловала сына.
– Я успею вернуться, чтобы покататься с тобой. – И, рванувшись к выходу, бросила с порога. – Конча, проследи, чтобы он не опоздал на автобус.
Эдгар дожидался ее во дворе, мотор машины был уже прогрет.
– Картина – сзади, мисс Деннисон. (Она много раз поправляла Эдгара, но он так и не научился называть ее миссис Кардига.) – Я хорошо закутал ее.
– Спасибо, Эдгар. А у тебя действительно есть время доставить меня в город? В конце концов водить машину я и сама умею.
– А потом я получу нагоняй от босса – нет уж, мэм, большое спасибо! В это время года на ферме не так-то уж много дел.
Когда они немного отъехали от фермы, Патриция окинула взглядом заснеженный ландшафт; снег все еще продолжал падать. Лошади в толстых зимних попонах, на которых лежала плотная пелена снега, медленно ходили по кругу.
Движение было слабым, и машина остановилась у входа в галерею уже в десять утра. Патриция даже подумала, не слишком ли рано она приехала.
– Я сама ее возьму, – сказала она Эдгару, доставшему картину с заднего сиденья.
Она пошла по тротуару, который подметал молодой дворник. Миссис Смит, хозяйка галереи, уже стояла у открытых дверей.
– Я видела, как вы подъехали, миссис Кардига, – сказала она, принимая у Патриции тщательно закутанную картину. – Как мило с вашей стороны привезти ее лично!
– Да, знаете ли, эта картина имеет для меня особенное значение.
– Да, но в такую погоду!
– Я люблю снег, – сказала Патриция, сбивая его с башмаков и стряхивая легкие хлопья с шали.
– Мы уже подобрали ей надлежащее место. – Миссис Смит указала на стену. – Леди Макфэдден помнит точные параметры картины.
– Что верно, то верно, – послышалось из глубины помещения, и перед ними, улыбаясь, предстала Люба. – Не могу даже выразить вам, насколько я признательна за то, что вы разрешили выставить «Звездолаза» в моей экспозиции.
– Да что вы, пустое! – откликнулась Патриция. Люба с нетерпением развернула картину.
– Я сама не видела ее десять лет.
– А надолго она вам туг потребуется?
Люба ничего не ответила. Прислонив картину к стене, она неотрывно смотрела на нее. Патриция видела, как блестят ее глаза. Должно быть, она и впрямь по-настоящему любила отца Патриции.
И вдруг Люба воскликнула: «Пойдемте со мной!» – и повлекла Патрицию за собой в глубь галереи.
Патриция пошла следом за Любой, на ходу бросая заинтересованные взгляды на развешенные по стенам красочные картины. Здесь был «Сатир», которого она видела в витрине галереи на Маунт-стрит, и «Любовники из Тройя», висевшие над очагом в лондонском доме Макфэдденов.
Они вошли в гостиную, меблированную удобными креслами, расставленными вокруг матово поблескивающего стола красного дерева. Должно быть, здесь богатые покупатели, потягивая шампанское, торговались с хозяйкой салона относительно цен на картины.
– Хотите кофе? – предложила Люба.
– Нет, спасибо. Мне надо поскорей возвращаться. Пока дорога не стала непроходимой.
– Тогда не стану утомлять вас пустяками. За прошедшие восемь лет я много думала о вас и боролась с искушением все-таки показать вам письмо вашего отца.
Патриция пристально вглядывалась в лицо Любы. Она, бесспорно, была все еще красива – с полными чувственными губами, большими темными глазами, безупречной кожей и очаровательной улыбкой. На ней был стильный костюм черного цвета и подобранная в тон плиссированная блузка.
– Мой отец писал вам, а не мне. И какое у меня в конце концов право читать чужие любовные письма?
Люба прикоснулась к ее руке.
– Но я понимаю, как вам важно узнать последние слова, написанные отцом. – Она вздохнула, потом заговорила, тщательно взвешивая каждое слово. – В его глазах я часто читала страдание – какую-то глубоко скрытую муку. Но он никогда не заговаривал об этом, а я никогда не спрашивала. – Она достала из сумочки конверт. – А в его письме все сказано.
