что-то тёплое, нежное, как пробившийся в треснувшем после апокалипсиса асфальте одуванчик. И это живое требовало света, оно само вырвалось наружу с шёпотом: – Я тебя люблю!
В глазах Кнопки вспыхнули звёзды, влажные, чистые, а губы тронула самая красивая на свете улыбка, девичья, немного смущённая и очень счастливая – та, от которой хочется жить ещё сильнее. И я сказал громче и уверенней:
– Я люблю тебя, Люба!
– И я тебя тоже, – ответила она, обвила мою шею руками и уткнулась носом.
Я ощутил горячую влагу на своей щеке. Обнял Кнопку, глупый и неловкий, словно и руки были не моими, но чувствуя, как радостью заливает сердце и оживает внутри покрытая пеплом душа. От эндорфинов зашкаливал пульс. Я поцеловал пахнущую сладостями макушку, коснулся носом шелковистых волос и закрыл от счастья глаза. Приговорённому к смертной казни гильотину заменили конфетами.
– Моя Кнопочка…
ГЛАВΑ 37
Солнце уже заливало светом угол спальни, а мы с Рафом лежали на кровати и самозабвенно целовались. Не знаю, откуда у нас взялись силы, но вторым дыханием мы обменивались так страстно и нежно, словно от этого зависели наши жизни. Пожалуй, в это мгновение для меня и не было ничего важней его глаз, его тёплых губ, ласковых рук. И волн мурашек по телу,и счастья… Так хотелось отдать ему всё, чтобы герой, спасший мне жизнь, скорее был здоров!
И мы целовались, как два упоённых подростка, которым нельзя большего, но и этой сладкой, долгожданной истомы было достаточно.
Я чуть отстранилась и с радостью заметила, что щёки Рафа порозовели, а глаза светились. В них не было больше боли, отчаяния и холода. Для меня это были самые красивые на свете карие глаза, добрые, ласковые, глубокие в пушистых чёрных ресницах южанина.
Раф провёл ладонью по моим волосам, посмотрел, как падают из его пальцев на мои плечи локоны и вдохновенно произнёс:
– Кнопишка моя, чудесная…
– Дай мне слово, – сказала я, краем глаза увидев синюю тетрадь.
– О чём? – он поцеловал меня в нос.
– Что ты никогда и ничего не будешь додумывать за меня. И я тебе тоже пообещаю.
– Хорошо.
И тут, ошарашенная догадкой, я села на кровати.
– Раф! Скажи, а разве рубаи Омара Хайяма не по четыре строчки в каждом? Я, конечно, не специалист, но в поэтической группе в вк, на которую я подписана, ни одного двустишия не было.
– Ты права, рубаи – это четверостишия.
Я быстро пролистала дневник Наташи и открыла на странице, где были тщательно выведены стихи. Показала Рафу.
– Тогда скажи: а это не может быть шифром? Просто странно. Знаешь, в одном детективе герои переписывались друг с другом шифром из книг. Правда,там у обоих были одинаковые книги и они писали наоборот – цифры. Α еще мы с девчонками в универе гадали на Святки на Евгения Онегина: загадывали номер строки и страницы, и читали, что нам товарищ Онегин предречёт на будущий год.
Ρаф вмиг стал серьёзным и потянул тетрадь к себе.
– Онегин – это хорошо,терпеть его не могу, – пробормотал он, вглядываясь в строки.
– Да? Я тоже! Нет, язык, конечно, у Пушкина великолепен! Но меня всегда бесило, что у этого хлыща Онегина всё было: деньги, возможности, внешность, а он, видите ли, скучал! Жизнь такая удивительная: путешествуй, делай, узнавай! Тут времени в сутках не хватает! Какой может быть сплин?!
Раф оторвался от тетрадки и хмыкнул:
– Просто Οнегину не повезло, он с тобой не встретился и не знал, что можно производить шоколадные сырки… – И тут же замолчал, нахмурился и добавил: – А ведь ты можешь быть права, Люба! Срочно нужна моя зелёная книга, которая была у нас с собой в Иране! И карманный томик Есенина тоже. #289208273 / 15-окт-2022
– А где они сейчас?
– Дома, на Пречистенке. У тебя есть телефон? Я маме позвоню, чтобы передала твоему отцу.
– Папа уехал разгребать шпионские завалы в Тегеране, но он на связи. Книги можно через Андрея Степановича передать, твоей маме сюда приезжать не стоит. Вдруг за ней следят, чтобы на тебя выйти?
Раф сгримасничал:
– Я-то им зачем? Они за тобой охотились. Я лишь твой телохранитель. И убирали они меня, чтобы не мешался.
– А вот и нет, – заявила я и рассказала ему, удивлённому, как его брали на прицел в Гранд Базаре, когда меня рядом не было. – И этот дневник тебе вручили специально, чтобы ошарашить и выключить. Будто загнали в ловушку.
– Да нет… – начал было Ρаф и осёкся, задумавшись.
– Вообще я в этом дневнике много странного заметила. Но для начала давай разберёмся со стихами.
– Без книги никак…
– А если поискать её в Интернете? У доблестных пиратов?
– Кому в наше время понадобится сканировать Хайяма? Или Есенина? Это же не «Пятьдесят оттенков серого», – усмехнулся Ρаф.
– Тогда звони, – я протянула ему телефон.
Ρаф коротко и по делу поговорил с мамой, а я посочувствовала ей: мамы заслуживают большей мягкости. Что ж, нельзя от него требовать всё и сразу…
Ужасно захотелось познакомить Рафаэля с моей мамой, к которой у меня, кстати, большое дело – сколько им с папой жить несчастными?!
– А что еще ты нашла странным в дневнике Таши? – спросил Раф, откладывая телефон.
Я вздохнула.
– Да если честно,то почти всё. Единственный друг – злостная доброжелательница Марьяна – раз. Неквалифицированный психолог – два. Стихи – три. План – четыре. Видео – пять.
– Почему ты считаешь психолога неквалифицированным?
– Потому что за год или больше он не помог твоей жене, а, кажется, усугубил её состояние. Скажи, Наташа хоть раз пыталась вывести тебя на откровенный разговор?
Раф помрачнел и пожал плечами:
– Не помню. Нет, кажется. Она, наоборот, была то недовольной,то замкнутой, то наоборот, крайне заботливой. – С досадой закусил губу и уткнулся взглядом в пустоту. – Меня эта заботливость даже раздражала, если б я знал…
– Извини, Раф, я не хочу бередить прошлое, – поторопилась я вернуть его обратно, – просто пока я читала, меня преследовало ощущение, что Ташу к чему-то подталкивают. Ведут. Возможно, вербуют. У неё был доступ к каким-нибудь государственным тайнам?
Раф смотрел на меня с нарастающей тревогой в глазах, всё еще не понимая.
– Я же не знаю, чем занимаются жёны дипломатов… – добавила я. –
