Он усмехается.
— Как там Рома? — интересуюсь, опуская стекло.
— Страдает-бухает на выходных, по будням пашет во благо семейного бизнеса.
— Нормальный он пацан, кстати, — признаю я нехотя.
Не спасовал наш тепличный мажоришка, не очканул, когда заварушка в моем доме приключилась.
— Сейчас Беркут — лишь жалкая копия себя прежнего.
— Что ты имеешь ввиду? — уточняю, нахмурившись.
— После отъезда Лисицыной стал размазня-размазней.
— Зато теперь я вижу, что он и правда серьезно относился к Алене.
— Куда уж серьезнее, если удавку жениха на себя готов был накинуть, — Кучерявый презрительно кривит губы.
— А что насчет тебя самого? Ты свою девчонку возвращать собираешься?
— Нет. Как писал Бродский: «Лучше йогурта по утрам, только водка и гренадин. Обещай себе жить без драм. И живи один».
— Расшифруй для недалеких.
— Ни черта путного уже не выйдет, — бросает он равнодушно.
— Не простила?
— Не имеет значения.
— Имеет, — спорю я.
— «Если ты простил человеку все, значит, с ним покончено». Зигмунд Фрейд, — цитирует этот умник на память.
— Весьма категорично.
— Зато жизненно.
— В любовь, как и я, не веришь, да?
— Терпеть не могу это слово.
— И все же…
— Одно могу тебе сказать: страшно, когда прошлым становятся те, кто должен был стать будущим.
— Будущее зависит от нас самих.
— Илюх… Не в обиду, но попахивает юношеским максимализмом. В теории звучит круто, но на деле… в жизни все обстоит иначе.
— Обоснуй.
Мне прям зашел этот наш диалог «о высоком».
— На каждый Титаник найдется свой айсберг.
— Ага, до меня дошло, ты — тот художник, который постоянно видит конкретно свой мир в черных красках.
Че я только что пронес?
«Художник, который постоянно видит конкретно свой мир в черных красках».
Ёб твою за ногу, это, по ходу, заразно!
— Я реалист. Собаке собачья смерть.
Жестко он о себе рассуждает.
— Пиздец ты сложный тип! — качаю головой.
— Обоснуй, — возвращает бумерангом мою же фразу.
— Противоречишь сам себе. То сорвался к ней в аэропорт, то заранее ставишь крест на ваших отношениях, — выдаю, как есть.
— Да как бы там ни было, на пепелище цветы не взрастут.
— Но хотелось бы? — внимательно на него смотрю.
— Это они, — стискивает зубы.
Поворачиваю голову. Замечаю у входа в клуб двоих. Громко общаются с какими-то шкурами, одетыми в юбки-напиздники и типа меха. Ржут, а еще еле на ногах стоят. Бухие. Что нам только на руку.
— Как и предполагал, Каримов писал с трубы своего другана. Недальновидно.
— У нас проблема. Баб зацепили с собой.
— Проблема самоустранится, поверь. Езжай за ними. Дальше у темного переулка тормозни. Камеры есть только здесь.
Делаю, как он просит. Еду вдоль сквера. Паркуюсь метров через триста. После чего мы ждем того момента, когда шумная компания окажется рядом.
И вот этот момент наступает.
— Погнали, — Ян накидывает капюшон на голову и выходит из машины.
— Эу, — мой свист слышен на всю улицу. — Сигаретки не найдется, молодежь?
Останавливаются.
Бодро шагаю вперед.
— Свои надо иметь, — борзо отзывается кто-то из них.
— А мне твои нужны, — выплевываю жвачку. — И сиги, и телки. Шку… дамы, как насчет того, чтобы покататься? — лениво киваю в сторону бэхи с горящими фарами.
— Ты блять бессмертный?
— Проверь.
И понеслось.
Вырубаю того, что покрепче. Вышедший из тени Ян гасит второго.
Бабы с визгом ретируются. Точнее самоустраняются, как он выразился ранее. Сука… такую скорость развивают на своих ходулях, что любой спринтер позавидует…
— Харэ, — хватаю вошедшего в раж Кучерявого за куртку. — Щас шоблы охране маякнут. Коли давай и валим.
Медпроцедура проходит на удивление быстро. Стонущая пьянь, знатно отгребшая, практически не сопротивляется. Не в состоянии…
Закидываем их по очереди в салон. На заднее.
У рослого вдруг мельком что-то срабатывает в захмелевшем мозгу. Резко дергаться начинает, однако Абрамов его «успокаивает» своим эффективным методом — пиздюлями.
— Не самая удачная затея — сажать их назад. Когда вырубятся?
— Уже почти, — закидывает пустые шприцы в пакет.
— Что за волшебная дрянь?
— Знакомый медик подсуетил…
Не знаю, что это, но по ощущениям где-то через пару минут те двое, что за моей спиной, реально отключаются.
— Не переборщил с миллилитрами?
— Не переживай, я позабочусь о том, чтобы они подыхали медленно.
Включаю поворотник.
— Номера, — напоминает Ян.
— Точняк.
Жму на кнопку.
Эх, номера-перевертыши — крутое приобретение. Спасибо Эмилю, подогнал.
* * *
На МКАД выезжаем полчаса спустя. А еще минут через двадцать случается нежданчик…
Менты тормозят. Прямо как в дешевом отечественном сериале.
— И че? — смотрим с Малевичем друг на друга.
— Да ниче, опускай стекло, — Ян расслабленно откидывается на подголовник.
Блять, пиздец. Попадос.
— Добрый вечер, — здороваюсь с подошедшим инспектором.
— Добрый.
Этот хер нудно представляется себе под нос и просит предъявить документы.
— Почему нарушаете? — внимательно их рассматривает.
— Обоснуйте.
— У вас стекла тонированные.
— Тонированные, — не отрицаю.
— Запрещено законом.
Статью, пункт называет.
— Так это, вынужденная мера. У моего другана гелиофобия, — давлю улыбку и киваю на бледнолицего, сидящего на пассажирском. Как раз недавно смотрели с Яськой ролик на ютубе. — Боязнь солнечного света, — услужливо поясняю волчаре.
— А с этими что? — наклоняется тот, заглядывая в окно.
— Перебухали в клубе. Сначала подрались, теперь спят, как младенцы. Ебанутые.
С заднего доносится медвежий храп.
— Вы тоже употребляли?
— Да не дождетесь.
— Замер тонировки производить будем?
— А есть спецоборудование? — задаю встречный вопрос.
Не в нашей ситуации выебываться, но, сука, не удержался.
— У вас недопустимый процент затемнения. Лобовое, боковые.
— Заценил, да? Отлично смотрится.
— Устранять на месте будете?
— Я похож на идиота? Столько бабла за поклейку и пленку отдал.
Мент что-то мне заливает.
Краем глаза замечаю Яна, выходящего из тачки.
Обходит автомобиль, направляется к машине ДПС.
Какого хера задумал?
Напрягаюсь.
К счастью, зря. Вскоре нас отпускают. Оказывается, Абрамов ходил разруливать возникшую ситуацию. «Договариваться» с тем, кто старше по званию.
— За малым нас не нахлобучили, — обретаю голос какое-то время спустя.
Ян никак не реагирует. Нервная система у него, надо сказать, железная.
До пункта назначения, старой заброшенной подмосковной дачи, стоящей на отшибе, добираемся быстро.
Вытаскиваем «овощи» из бэхи и тащим их в обветшалый дом, в котором нет ни света, ни тепла, ни мебели.
Один из товарищей начинает подавать признаки жизни. Второй наслаждается сном чуть дольше, но по итогу оба потихоньку приходят в себя и, очнувшись, явно не соображают, где находятся. Мычат по очереди что-то нечленораздельное. Что-то, смутно напоминающее «где я»…
Ян заходит в комнату. Сперва выплескивает ярость путем физического воздействия. Жестоко. Грубо. Безжалостно. И тут я не вмешиваюсь… Представить не могу, что сделал бы сам, если бы мою Сашку кто-то обидел.
Поднимаю голову. Вижу, как берет в руки канистру, поливает чуваков бензом и хладнокровно чиркает зажигалкой.
У меня аж у самого очко сжимается, когда смотрю на вспыхнувшее пламя.
Да… А я не ошибся. Этот товарищ отмороженный на всю кучерявую башку.
— Каримов где? — произносит ледяным тоном, пока те двое, что скулят на полу, пытаются отползти к стене.
Рослый что-то шепелявит в ответ.
— Громче, я не слышу, мразь.
