чему и не смог. Мамикон с Аделью не обманывали меня. Наоборот, все время увеличивали объем связей, перевозок и прибылей. А я, обложившись книгами, училась быть бизнесменом.
Тогда Соломоновна сменила гнев на милость. Но все равно расслабляться Адель не давала и постоянно грозила ей пальцем, а также шла на нее, грозно выставив вперед грудь.
С таким оружием Адель не решалась спорить и сразу отступала.
— Ты мне смотри, никейва, увижу, шо возле наших мужиков хвостом крутишь, так будешь у меня лететь и сопеть в две дырки, как тот ежик в тумане! — ворчала Виола.
Саша, сын Адель и Димы одним своим видом смягчал гнев Виолы.
— Дай мне ребенка! Ты же ничего не умеешь, никейва, шо ты делаешь? Тебя вообще к детям подпускать нельзя, — она отнимала Сашу у Адель и прижимала к груди.
Адель смирилась с тем, что Соломоновна ее переименовала в никейву. И даже поздравляя Виолу с праздниками, писала в конце поздравительной открытки: «Искренне ваша никейва».
— Я пойду готовить обед. Посетители точно оголодали. Время за полдень уже, — я встала с шезлонга и пошла в сторону гостиницы, которая пряталась за пальмовой рощей в двух шагах от пляжа.
Но до отеля не дошла. Засмотрелась на бунгало, которое мы построили прямо у океана. Стеклянный куб с деревянной крышей, через окна которого всегда был виден пляж и океан. Внутри бунгало была просторная и очень светлая мастерская для Платона и Сережи.
Они часами рисовали вместе, советуясь друг с другом. Платон на холсте, Сережа и на планшете, и на холсте. Полгода назад Платон организовал Сереже выставку в Европе. Для того чтобы скрыть наше прошлое, мы придумали сыну псевдоним: Феникс. Ведь мой сын восстал из пепла, как эта чудесная птица.
Его работы уже приобретают крупные музеи и галереи. Анонимность Сережи вызывает дополнительное любопытство. И моему сыну это очень нравится. Платон ведь тоже выставляет свои работы анонимно. В мире искусства любят таинственность.
Из того заброшенного театра в Венеции Сережа вышел совсем другим. Взрослым, уверенным в себе, а главное: эти его приступы фантомных болей навсегда остались в темной воде. Бегать, конечно, он не может. Но с удовольствием занимается восточными единоборствами и йогой вместе с Платоном. И я специально встаю на рассвете, чтобы полюбоваться двумя стройными фигурами моих замечательных мужчин, которые медитируют на берегу океана, когда солнце еще только окрашивает золотой песок в розовый цвет. Или красиво сходятся в спарринге. Бокс, восточные единоборства, йога и… стихи. Платон подсадил Сережу на поэзию. И теперь у них свой особый язык. Например, выходя из мастерской, они спускаются к океану и хором декламируют Бродского, отсчитывая шаги:
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
И я так горжусь своими умными и красивыми мужчинами, которые любую мелочь, даже такую банальную, как дорога к океану, умеют превратить в искусство.
Я тоже изменилась. Я отпустила своего сына во взрослую жизнь. Как только он вышел из театра «Лунный свет», я бросилась к нему с криком:
— Мой сыночек!
И Сережа очень тихо, но очень серьезно попросил меня:
— Мама, пожалуйста, не называй меня так! Зови меня Сергеем, как Платон.
И я привыкла, что больше он не сыночек, не милый и не Сереженька. Он Сергей. Мой взрослый, умный и очень талантливый сын, которого пора отпустить.
И Адель я простила. Если бы не она, я бы никогда не посмотрела на себя со стороны. Потому что любая другая любовница еще глубже загнала бы меня в чувство вины. Если бы эта воображаемая другая любовница была такая, как я: обычная, простая и серая мышка, то я бы винила себя. Потому что Дима просто сменил бы одну клушу на другую для разнообразия.
Но Адель меня встряхнула. Она частично освободила меня от чувства вины, которое, как якорь, тянуло меня на дно много лет. Еще до того расследования, которое провел Платон, я уже почувствовала облегчение. И это был подарок с небес. Когда в безвоздушном пространстве мне вдруг дали глоток кислорода. Большой и чистый глоток. Тот, кто задыхался, сразу меня поймет. И если бы не Адель, то и Платона я бы не встретила. Бог мне послал подарок. Но так ведь не бывает, чтобы что-то хорошее получить без того, чтобы получить плохое. Дорога к счастью всегда лежит через несчастье. И чем больше счастье, тем острее боль по дороге к нему.
Кроме того, Сергей очень любит своего маленького братика Сашу, сына Адель. А я всегда мечтала о большой семье. И все мы очень долго и тяжело к ней шли. Даже пришлось поссориться с Мамиконом. Но в семье все возможно: и ссоры, и слезы, и прощение. Моя такая разношёрстная семья, состоящая из чужих людей. Которые ближе, чем кровная родня.
— Моя поцоватая мишпуха, — как говорит Соломоновна.
Единственный, кого я не прощаю — это Дима. Его посадили на двенадцать лет за непреднамеренное убийство, кражу денег и еще много чего. В нашем Загоринске всплыли страшные вещи: и рэкет, и мордобой, и обман. Я не желаю ему зла. Но учитывая, что он убил сына прокурора, Дима вряд ли выйдет на свободу. И мне его совсем не жаль.
Ты мне больше не снишься, Дима. Спасибо тебе за то, что ты сделал меня умнее, хитрее, толстокожее. Научил не бояться сделать шаг в пустоту, принять себя такой, как есть, и поверить в себя.
Если бы не твои измены, я бы так и осталась клушей. Спасибо за то, что ты дал мне талантливого сына, который закалился от того, что у него был такой плохой отец. Сергей теперь тоже умеет держать удар и выносить боль. Это ему пригодится в жизни. А еще спасибо за то, что ты, Дима, больше не дал мне детей. Потому что иначе у меня не было бы моей прекрасной доченьки Аделаиды от Платона — самого лучшего мужчины на свете.
Ты, Дима, сам того не желая, сделал из меня сильную женщину, потому что чем больше сжимают пружину, тем сильнее она бьет, когда распрямляется.
Я восстала из пепла, из боли, беды, слез и бессонных ночей. Я родилась заново, благодаря твоей лжи и жестокости.
