нечаянно ударив затылком мой подбородок.
Но я не ответил. Смотрю на свои ноги, пытаюсь по привычке ими пошевелить, и не могу, но… но я чувствую, как покалывает мои ступни! Покалывает так, будто они затекли, и кровообращение восстанавливается.
И плевать, что пока я не могу даже пальцем на ноге пошевелить, и сдвинуться на миллиметр не в состоянии. Я чувствую! Слабо, но чувствую!
— Что, Марат? — ущипнула Алика мою руку, привлекая внимание.
Я перевел взгляд со своих не самых красивых, волосатых и жилистых ног на взволнованное лицо Алики.
— Секс — лучшее из лекарств, Алька. Может, это совпадение, может и нет, но я, кажется, чувствую свои ноги, — поделился с ней открытием, и Алика радостно завизжала мне прямо в ухо, оглушая меня эмоциями, а затем снова оседлала мои бедра, и склонилась, пряча наши лица в водопаде своих волос.
— Я же говорила тебе! Говорила, что ты скоро встанешь! Сегодня говорила, помнишь? — зашептала Алика, и еще раз так десять повторила слово «говорила», приплетая какой-то сон, и еще что-то непонятное, невнятное, но радостное.
А я кивал на каждое ее слово. Мне так нужна её вера! Именно её!
С каждым днем я становилась счастливее. Но, что самое главное, я становилась спокойнее и уравновешеннее. А ведь трудностей хватало.
Марат всё не вставал на ноги. Ранения в спину и бедро, травма позвоночника давали о себе знать. Нет, ему становилось лучше с каждым днем, но ходить он не мог. Было две операции, через которые мы с Маратом прошли вместе, прежде чем он смог встать на ноги.
Встать, но не пойти. Но это уже огромное достижение — то, что он смог подняться, пусть и держась за поручни. И мы были счастливы. Все мы! Но операции эти дались нам очень тяжело.
Еще одна трудность, с которой нам пришлось столкнуться — Наташа. Она так бодро бегала в первые месяцы беременности, что все мы забыли о её возрасте, и о не самом крепком здоровье. И это аукнулось со временем, иначе и быть не могло. Её положили на сохранение с угрозой выкидыша, но обошлось, слава Богу! Хотя понервничать, побегать к ней в клинику нам всем пришлось. Но это того стоило.
И вот еще одна сложность. Новая.
— Отложим, — категорично заявил Марат.
— Мы это уже обсуждали! Самолет через два часа, регистрация скоро завершится. Медики ждут, операционная готова. В смысле отложим?
— У тебя тридцать шестая неделя беременности, и я должен быть рядом. Отложим, — мрачно повторил Марат. — Мало ли что случится. Ты здесь, я в Германии… нет. Дождусь, когда малышка родится, операция потерпит.
— Не потерпит! — топнула я ногой, и повторила также категорично, как и Марат ранее: — Не потерпит! Ты летишь! У меня тридцать шестая неделя, кесарево назначено нескоро. Сделают операцию, ты немного восстановишься, и прилетишь. А потом вместе в роддом, как и договаривались.
Мы с Маратом буравили друг друга одинаково недовольными взглядами, но кто вообще может переспорить беременную женщину? Тем более, женщину, нахватавшуюся плохих манер и перенявшую жесткий нрав?
— Аль…
— Никаких Аль, — подбоченилась я. — Последняя операция, Марат! Ты уже можешь вставать, подлатают позвоночник, и ходить начнешь. Нельзя медлить! Ну никак нельзя, ты же понимаешь это. Консилиумы собирали по твою честь, объясняли тебе, как важно лечь на операционный стол как можно скорее. Ты полетишь, и либо ты сам сейчас отправишься к выходу, либо мне придется тебя силой выставить. Я не шучу!
Марат меня не переспорил. И меня в этом поддержала вся семья.
Улетел.
И как обычно всё пошло не так легко, как нам это виделось. У меня тридцать шестая акушерская неделя, меня ждет кесарево, это мы давно знаем. Из-за моих диагнозов, а также из-за того, что дочка у меня крупная. И это несмотря на то, что мне жестоко запретили питаться как на убой, и перекармливать малышку. Но видимо она пошла в Марата, и живот у меня огромный. Потому да, кесарево, но не ранее тридцать восьмой недели. А желательно до самого конца доносить, но… не вышло.
Я убедилась, что Марат улетел, была с ним на созвоне, когда его привезли в немецкую клинику, и началось. Роды. На тридцать шестой неделе! А я даже не сразу поняла, что это то самое. Попросту отказывалась признавать, что со мной может случиться подобное, ведь так рано еще! Очень-очень рано!
— Боже, — всхлипнула, и согнулась, уперлась левой рукой в кровать. — Что делать?
Марату звонить нельзя, его готовят к операции. Если узнает, то сразу отменит, и вылетит сюда, а ему правда нужно лечь на стол к хирургу безотлагательно. Но и не сказать…? Разве так можно?
А может это не оно? Ну мало ли, перенервничала, у меня и раньше прихватывало.
Да, прихватывало, но не так. Живот будто раскаленной проволокой сжимает, пусть и ненадолго. Огненные кольца спадают, и я чувствую себя отлично, а затем снова сжимают.
Нет, дальше спорить с собой глупо.
— Это роды, Алика! Нужно… да, мне нужно в больницу, — проговорила вслух, дала себе мысленный пинок, который сработал бы, если бы я боялась чуть менее сильно.
А мне так страшно! Я не боюсь кесарева, ради дочки пусть бы меня раскромсали наживую, плевать! Но тридцать шестая неделя? Почему так рано? Почему? И потому, прокручивая всё это в голове, я абсолютно по-идиотски пытаюсь убедить дочку подождать с появлением на этот свет. Ищу признаки ложных схваток. Хожу по комнате, размахивая папкой с документами, пытаюсь одеться… а мне торопиться нужно. И не бояться, время не терять.
Но… страшно.
Не могу сказать, как долго бы я бегала по комнате как чокнутая курица, если бы не Руслан. Понятия не имею, что он вообще забыл в нашем с Маратом доме. И почему меня не предупредили, что он приехал. И какого черта он вообще без стука вошел к нам в спальню. Хотя, может услышал, что я здесь устроила, потому и не стал строить из себя вежливого гостя?
— Только не говори, что ты вздумала рожать! — у Руса от шока глаза квадратные. — Алика? Черт! Едем!
— Вещи нужны, я не успела сумку собрать.
— Привезу я тебе вещи! Всё, шевелись, — поторопил он меня, но видя мою нерасторопность, выругался и подхватил меня на руки, и так дотащил
