с опозданием, но мне, видимо, придётся заняться твоим воспитанием.
И вроде понимаю, что Чертов блефует, но, ёлки-палки, делает он это настолько уверенно, что на всякий случай покрепче сжимаю ягодицы.
— Дед, — тяну тихо, с опаской … кто его знает, Чёрта старого?
— Вспомнил, значит, про деда, да? — ёрничает тот, шаркая ногами в моём направлении, а потом под рваное биение моего по уши влюблённого сердца усаживается в кресло и гулко вздыхает, соскребая с меня кожу своим разноцветным взглядом. Я и забыл, что деду не нужен ни револьвер, ни ремень, чтобы в воспитательных целях пройтись по моей душе.
— Я люблю её, дед, — с ходу расставляю все точки над “и”.
— Знаю, Сол! — отвечает более чем спокойно.
— Знаешь? — провожу рукой по волосам и вскакиваю с места от обуявшего меня беспокойства.
— Я, может, и старый, но не слепой! — смеётся Чертов. — Да и актёры из вас никудышные!
— Даже так? — продолжаю тереть лоб. — И давно?
— Давно, — тяжело вздыхает, моментально прекратив смеяться. — Помнишь, тот ужин… Ты ещё пришёл со Снежаной или Марианной…
— Мариной, — поправляю деда на автопилоте.
— Как она, кстати! Уже в курсе, что ты променял ее на другую?
— Господи, дед, да она ж из эскорта!
— Откуда? — Чертов прикладывает раскрытую ладонь к уху, изображая из себя глуховатого старца.
— Дед! — мне впервые становится неловко за свой обман.
— Экспорт знаю, эскалоп пробовал, а что за эскорт такой? А ну, поведай старику!
— Ты издеваешься, да?
— Ну не всё ж тебе надо мной, — кивает Чертов и заходится в очередном приступе смеха. — Да ладно тебе, Сол, — заметив, что мне ни черта не весело, подначивает он. — Эта Марина с кем только ко мне не приходила уже: и с Григорием Ивановичем, гендиректором “Юпитера”, на пару званых обедов, и с Симоненко-младшим вроде тоже. И каждый раз смотрит на меня, как впервые видит! Хороша актриса — нечего сказать. Дурит вашего брата почём зря, а вы, идиоты, ей деньги платите…
— Хочешь поговорить об этом, дед?
— Совершенно не горю желанием! Лучше скажи, сколько ещё времени планировал свою связь с женой моего внука утаивать?
— Я тоже твой внук…
— Мой, не спорю! Больше скажу тебе, Сол, единственно родной ты мне по крови. Только ж это ничего не меняет. Нехорошо это всё… За спиной… По углам… С замужней…
— Замужество Марьяны — вопрос времени, — взбешенно взмахиваю руками.
— Да сядь ты уже, Сол! — хмурится старик. — Не мельтеши перед глазами.
Нехотя снова падаю на стул напротив Чертова и через силу заставляю себя посмотреть в глаза старику, чтобы понял — не отступлю.
— Я её люблю, дед!
— Влад её тоже любит, — спустя, кажется, вечность отвечает Чертов.
— Да нет там никакой любви, — мотаю головой. — Их брак…
— Фиктивный, — перебивает меня старик и кивает. Уверенно так, со знанием дела, что понимаю: Америку я своим признанием не открыл.
Чертов молчит. Задумчиво елозит по мне взглядом, словно ждёт, когда до меня дойдёт, что он не шутил. И ведь доходит, наконец…
— Влад поймёт. А если, как ты говоришь, любит, то отпустит…
— А ты? — два слова, три буквы, но они розгами проходятся по нервам. Чертов не из тех людей, кому бы только почесать языком, а значит, и вопрос его не с потолка снят.
— А мне зачем? — включаю идиота. — Марьяна свой выбор сделала.
— Уверен?
— Дед!
— Уверен, я спрашиваю?
— К чему ты клонишь?
— Легко делать выбор без выбора, — усмехается старик, только отчего-то мне снова невесело. — Ты здесь — Влад далеко. Но что будет, когда он вернётся? Кого Марьяна выберет, глядя вам обоим в глаза?
— Она не любит его, — цежу сквозь зубы.
— А если скажу, что любит?
Ещё немного и башка отлетит ко всем чертям оттого, как мотаю ей из стороны в сторону.
— Она моя, дед, я её не отдам ему. Никогда.
— А если …
— Нет никаких “если”! — меня снова подрывает с места. — У Марьяны нет иного выбора, чем я. Как и у Влада твоего нет другого пути, как мимо! Ты уж прости, дед, что сразу обо всём не сказал тебе, да только пойми: я дышать могу только с ней рядом. Никто не изменит этого: ни ты, ни Осин, ни тысяча преград на моём пути. Я однажды её уже упустил, сам отдал в руки Владу. Этого больше не повторится. Никогда. Слово Ветра!
Из кабинета Чертова я выхожу спустя пару часов бесконечных нотаций, советов, просьб. Старик волнуется за Влада, сомневается в чувствах Марьяны и переживает за меня, и я его понимаю, вот только жизнь эта — моя, а значит, мне и решать, какой она будет и с кем. Я могу бесконечно долго оглядываться на мнение окружающих, трепетно заботиться о чужом самочувствии и бояться ранить неосторожным словом или поступком, да только в своей любви к Нане я грёбаный эгоист. Всё, что мне нужно — её улыбка. Всё, о чём мечтаю — быть рядом. Как в дурацкой клятве, в радости и печали, болезни и здравии, в богатстве и бедности… Иного пути для себя не вижу. Пять долгих лет пытался его разглядеть, а теперь просто знаю — его не существует.
Я нахожу Нану, сидящей на ковре в гостиной и на пару с Марусей складывающей высокую башенку из разноцветных кубиков. Девчонки так увлечены строительством, что не сразу замечают меня. Глаза обеих сияют счастьем, с губ не сходит улыбка, а пространство вокруг наполняется нежностью их голосов и задорным смехом. Навалившись на дверной косяк, не спешу разрушить их идиллию и молча наблюдаю за игрой издалека. Впервые до одури хочу своих детей: дочку, с глазами как у Наны и её улыбкой, и сына, похожего на меня, но унаследовавшего упрямство матери. Как дурак перебираю в уме имена, чтоб сочетались с моей фамилией и наверняка понравились Марьяне. Мечтательно улыбаюсь, представляя, как буду баловать дочь и гордиться сыном, а потом кубарем валюсь вниз, больно царапая душу об осколки своих разбитых грёз.
— О чём я тебе и говорил, мой мальчик! — раздаётся за спиной приглушённый бас Чертова. —
