– Господин министр, русские уже заплатили за свое членство в ООН, – мягко сказал Хейс. – Кровью. Франко надеется, что после войны его антикоммунистической политики будет достаточно для возвращения в мировое сообщество. Но он ошибается. Поверьте мне, он сильно ошибается.
Джерард затянулся сигаретой. Они оба всегда любили подобные откровенные беседы. Хейс прекрасно знал, сколь велико было влияние Джерарда, а Джерард, в свою очередь, доверял дипломатическому опыту американца.
– И что, такова позиция Рузвельта?
– Да. Боюсь, я могу стать последним американским послом в Испании на долгие годы вперед.
– Даже несмотря на растущую мощь русских?
– Даже несмотря на это.
– Но вы же знаете, Франко готовит реформы.
– Да, такие слухи до нас доходили. Однако лично я сомневаюсь, что намеченных реформ будет достаточно. Требуется нечто большее, нежели «косметический ремонт».
Мерседес, которая до этого хранила молчание, неожиданно обратилась к Хейсу по-английски:
– Франко был приведен к власти с помощью Гитлера и Муссолини. И свой режим он создал по образцу и подобию их режимов. Существующая власть была навязана испанскому народу силой. И поддерживается она тоже силой. Она абсолютно незаконна.
– Да, – сказал посол, удивленно взглянув на нее. – Нам это известно.
Джерард почти не знал английского, но по тону Мерседес легко понял смысл ее слов.
– Моя племянница полна романтических левых симпатий, – небрежно проговорил он.
– Что ж, ее симпатии делают ей честь. – Хейс слегка улыбнулся и дружелюбно похлопал Мерседес по руке.
– Изоляция Испании долго не продлится, – заявил Джерард. – К пятидесятым годам с ней будет покончено. Америка не сможет позволить себе роскошь не поддерживать дружеских отношений с Испанией, даже если Франко останется у власти. – Он выпустил вверх струю дыма и погасил в пепельнице сигарету. – К чему он, безусловно, стремится. Однако давайте-ка выпьем еще шампанского.
Когда они вернулись домой, было уже очень поздно. В камине весело плясали языки пламени. Джерард налил себе бренди и подсел к огню, чтобы согреться. Мерседес, сняв белые перчатки, как подкошенная рухнула в кресло и сбросила с себя туфли.
– Слава Богу, мы дома, – вздохнула она.
– Устала?
– Просто с ног валюсь. – Откинув голову, она утомленными глазами лениво оглядела гостиную.
Стены комнаты были украшены семейными портретами. Прямо над камином висел выполненный маслом мрачный портрет самого Джерарда, сделанный в Севилье во время гражданской войны Камилло Альваресом. Художник изобразил его на фоне грозового неба, и, хотя своей работой он вовсе не собирался польстить Джерарду, тот выглядел суровым и властным.
Над сервантом висел написанный в Риме портрет Марисы. Она держала в руках небольшой зонтик и, обернувшись через плечо, весело смеялась. Это была очаровательная, полная света картина, выполненная в серебристо-белых тонах. Каждый раз, когда Мерседес смотрела на нее, она вспоминала то веселое, беззаботное создание, которое впервые увидела еще девчонкой, выглядывая из-за дерева в школьном дворе в Сан-Люке, и тот трагический конец, к которому пришла Мариса в севильской психиатрической больнице.
На противоположной стене висела фотография Альфонсо, их умершего сына и ее единокровного брата. Лицо ребенка было серьезным, черная рамка лишь подчеркивала застывшую в его глазах печаль. Она встретилась с ним глазами и почувствовала, как у нее болезненно защемило сердце. Эти глаза были так похожи на глаза Джерарда. Так похожи на ее собственные глаза.
Потягивая бренди, Джерард наблюдал за ней.
– Что тебя так расстроило сегодня?
– Если тебе это необходимо знать – мне стало известно, как умерла мама.
Его мужественное лицо насторожилось.
– Каким образом?
– Я нашла женщину, которая была с ней в лагере для беженцев. В Аржелес-сюр-Мер.
– Как ты ее нашла?
– Через женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я всегда спрашиваю их, не знают ли они кого-нибудь, кто был в Аржелесе. Я должна была выяснить, как умерла моя мать, Джерард. Мысль о ее смерти постоянно преследовала меня. Она снится мне по ночам…
– Ну вот, теперь ты выяснила это. Мерседес перевела на него взгляд.
– Она умерла от воспаления легких и недоедания.
– Вот как… – Он задумчиво поднес к губам бокал и сделал глоток. – Мне очень жаль.
– И это все, что ты можешь сказать? – В ее глазах заблестели слезы. – Только то, что тебе очень жаль?
– Сегодня вечером ты назвала меня лицемером, – напомнил Джерард. – Что еще ты хочешь от меня услышать?
– Твои доблестные фашисты прогнали ее и моего отца из их родного дома. – По щекам Мерседес покатились слезы. – Она умерла на руках у совершенно чужого человека.
– Ты все равно ничего не могла для нее сделать. – Он протянул ей бокал. – Выпей. Это тебе поможет.
Она двумя руками взяла бокал и, давясь, глотнула шипучей жидкости.
– Война отняла у меня все, Джерард. Все, что я когда-либо любила.
– От войны никто не выигрывает, – безразлично сказал Массагуэр.
– А ты выиграл! – с горечью закричала Мерседес. – Ты и эта свора бандитов, что собралась во дворце.
– Историю не остановить. И не надо тыкать мне в лицо своим горем. – В его глазах сверкнул гнев. – Во время войны я потерял жену и сына. Как бы тяжело тебе ни было, ты просто не можешь представить себе боль потери ребенка. А мне действительно очень жаль, – глядя ей в лицо, уже мягче произнес он. – Но, может, и лучше, что ее не стало.
– Я хочу поехать на ее могилу.
– Не может быть и речи, – отрезал Джерард. – Пусть мертвые хоронят мертвых.
– Я поеду.
– Нет, ты никуда не поедешь. – Он снова поднес к ее губам бокал. – И кончим об этом.
Она проглотила остатки бренди.
– Тебе ведь наплевать на нее, верно?
– Мне тоже осталось жить не так уж долго. И ты рано или поздно умрешь. Все мы рождаемся, чтобы умереть. Так что нечего притворяться, что мы собираемся жить вечно. А кроме того, твоя мать, Мерседес, значила для меня очень мало.
– Однако достаточно, чтобы ты ее трахнул! – Да скольких баб я перетрахал после Кончиты Баррантес! Пятьсот? Шестьсот? Я не испытывал к ним никаких нежных чувств, Мерседес. А с твоей матерью вообще больше возни было, чем удовольствия. Эти девственницы вечно сопротивляются, как бешеные.
Сначала Мерседес даже не поняла слов Джерарда. Затем она ошарашенно уставилась на него.
– Ты хочешь сказать… ты изнасиловал ее?
– Ну разумеется.
– Ты мне этого не говорил! Он пожал плечами.
– А что, это имеет какое-нибудь значение? У нее сдавило горло.
– Мерзавец!
