Таким образом, 1 августа 1984 года мы вылетели в Нью-Йорк, а оттуда в Лондон. Там, в промежутке между рейсами, я купила Махтаб несколько кукол. И, может быть, это было предчувствие, во мне медленно нарастал страх.
Пока мы ожидали в аэропорту перед вылетом на Кипр, а затем в Тегеран, Муди разговорился с иранским врачом, возвращавшимся домой после короткого пребывания в США.
– Трудно ли выехать из страны? – обеспокоенно спросила я.
– Нет, – утверждал он.
Иранский врач пообещал помочь на таможне, сказав, что все товары из США облагаются высокой пошлиной.
– Если вы скажете, что собираетесь остаться и работать в Иране, возможно, с вас не возьмут пошлину, – посоветовал он.
Мне это не понравилось.
– Но ведь мы…
– Знаю, – прервал он.
– …не собираемся оставаться в Иране, – продолжала я. – Мы едем только на две недели.
– Разумеется, – ответил он.
Потом они с Муди разговаривали только по-персидски.
Во время посадки в самолет меня била нервная дрожь, вызванная чувством опасности. У меня было желание кричать, вернуться, бежать обратно по эскалатору, но мое тело не хотело слушаться сердца. Вместе с Махтаб, доверчиво державшей меня за руку, мы вошли на борт самолета, нашли места и пристегнули ремни.
Стоянка на Кипре была очень короткой, и стюардесса объявила, что пассажиры до Тегерана должны оставаться на местах.
Прошло несколько минут, и мы снова оказались на стартовой полосе, набирая скорость. Нос самолета поднялся, колеса оторвались от земли, нас окутал мощный гул двигателей.
Махтаб дремала возле меня, измученная длительным путешествием. Муди читал иранскую книгу.
Я сидела оцепеневшая и потрясенная, зная конечный пункт, но еще не ведая, какая судьба мне уготована.
Утро 29 января 1986 года было холодным и хмурым, соответствующим моему настроению. В зеркале я увидела покрасневшее и опухшее лицо – результат ночных слез. Муди отправил Махтаб в школу и сказал, что мы поедем в паспортный стол, чтобы отдать мой паспорт. Он будет там находиться до момента, когда в пятницу я войду на борт самолета.
– Я должна идти с Шамси и ханум Хаким в магазин, – напомнила я.
Он не мог пренебречь обязанностями по отношению к жене «человека в тюрбане».
– Вначале поедем в агентство авиалиний, – решительно заявил он.
Это заняло у нас достаточно много времени, так как нужная нам контора находилась в противоположном конце Тегерана. Пока мы тряслись в такси по разбитым улицам, меня занимала одна лишь мысль: позволит ли Муди нам, трем женщинам, пойти без него? Удастся ли мне позвонить?
Муди все-таки сопровождал меня до дома Шамси.
– Что случилось? – спросила она, увидев меня. Я не ответила.
– Скажи мне, что произошло, – настаивала она.
Нас стесняло присутствие Муди.
– Дело в том, что я не хочу ехать в Америку, – разрыдалась я. – А Муди требует, чтобы я поехала и занялась делами: нужно все продать. Я не хочу ехать!..
Шамси обратилась к Муди:
– Ты не можешь заставлять ее заниматься делами в такое время. Позволь ей поехать на несколько дней, чтобы она только увиделась с отцом.
– И не подумаю, – буркнул он. – Ее отец вообще не болен. Все продумано и спланировано.
– Но это же чудовищно! – кричала я. – Отец действительно болен, ты ведь знаешь это не хуже меня.
В присутствии Шамси и Зари мы кричали друг на друга, переполненные ненавистью.
– Ты попалась в собственные сети! – рычал в приступе бешенства Муди. – Это было вранье, чтобы забрать тебя в Америку. Вот ты и поедешь. Поедешь и пришлешь сюда все деньги.
– Никогда! – крикнула я.
Муди схватил меня за плечо и потащил к двери.
– Пойдем! – потребовал он.
– Уважаемый! – вмешалась Шамси. – Возьми себя в руки. Об этом следует поговорить спокойно.
– Пошли! – повторил он.
Грубо вытолкнутая за дверь, я повернулась с мольбой к Шамси и Зари:
– Умоляю, помогите мне! Защитите меня!
Муди с грохотом закрыл дверь.
Судорожно сжимая мое плечо, он толкал меня по многолюдной улице в сторону дома Хакимов. Так мы шли не менее пятнадцати минут. Всю дорогу он оскорблял и проклинал меня. Но глубоко ранили меня лишь слова: «Никогда больше не увидишь Махтаб!».
Когда мы приближались к дому Хакимов, он приказал:
– Приведи себя в порядок. Не лей слез перед ханум Хаким. Она не должна ни о чем догадаться.
Муди поблагодарил ханум Хаким за чай.
– Пойдемте в магазин, – сказал он.
Втроем мы отправились в магазин. Муди ни на минуту не отпускал мое плечо. Мы купили запас чечевицы и вернулись домой.
Во второй половине дня Муди работал в кабинете. Он не сказал мне ни слова, караулил молча. Это должно было продолжаться еще два дня, пока я не сяду в самолет.
Вернувшись из школы и убедившись, что отец занят, Махтаб нашла меня на кухне и неожиданно произнесла:
– Мамочка, возьми меня сегодня в Америку!
Впервые за многие месяцы она сказала мне об этом.
Я обняла ее и крепко прижала. Мы обе плакали, и наши слезы смешивались на щеках.
– Махтаб, мы не можем поехать сегодня. Но я не уеду без тебя в Америку, – успокаивала я ее.
Каким чудом я могла выполнить это обещание? Был ли способен Муди, несмотря на мое сопротивление, несмотря на все мои мольбы и крики, втолкнуть меня в самолет? Конечно же, да. Я была убеждена, что никто и не попытается помешать ему. Он мог даже дать мне какое-нибудь средство, лишающее меня сознания. Он мог сделать все.
К вечеру пришла Ферест проститься со мной. Она знала, что я в отчаянии, и, как могла, старалась утешить меня. Моя игра была закончена. Больше я уже не могла делать вид, что я счастливая мусульманская жена. Зачем?..
Неожиданно появился Муди и попросил чаю. Он спросил Ферест о ее муже, вызвав у нее снова слезы. У всех у нас были свои проблемы.
«О Боже, прошу тебя, – молилась я, – сделай так, чтобы мы с Махтаб смогли убежать от Муди. Прошу, прошу, прошу!»
Не знаю, услышала ли я или просто почувствовала приближающуюся «скорую помощь». Я видела свет фар, который, попадая через окно, отражался на противоположной стене. А может, это мне приснилось? Сигнала не было слышно. Машина подъехала прямо к дому. Это было чудо.
«Скорая помощь»! Муди должен ехать в клинику!
Наши взгляды встретились. Я прочитала в его глазах ненависть, разочарование, озадаченность. Как же оставить меня без охраны? Как я могу поступить? Куда могу сбежать? Он стоял в нерешительности, раздираемый глубоким недоверием ко мне и чувством долга врача. Он не мог отказать в помощи, но также не мог оставить меня одну.
Ферест почувствовала драматизм ситуации.
– Я останусь с ней до твоего возвращения, – успокоила она его.
