По крайней мере, на данном этапе я была довольна.
В марте 1984 года позвонили из Тегерана. Мужчина на ломаном английском языке с сильным акцентом представился Мохаммедом Али Ходжи, племянником Муди. Если знать их обычай заключать браки с родственниками, то этому можно было поверить. Мне казалось, что существуют сотни иранцев, которых Муди считал своими племянниками.
Я сообщила об этом Муди в Детройт, и в тот же вечер он позвонил в Тегеран. Муди сказал мне, что это звонил Маммаль, четвертый сын его сестры Амми Бозорг. Врачи в Тегеране обнаружили у Маммаля нарыв в желудке и сделали операцию, но Маммаль продолжал слабеть. Расстроенный, он полетел в Швейцарию на консультацию. Там врачи сказали, что операция выполнена плохо и нужно прооперировать повторно. Тогда он связался с дядей в Америке и спросил, где ему делать операцию.
– Я ничего ему не посоветовал. А что ты думаешь по этому поводу?
– Пригласи его сюда, – предложила я. – Мы поможем ему найти специалиста и больницу.
Муди понравилось это предложение.
– Но из Ирана очень трудно перевести деньги, – сказал он.
– Я думаю, что ты мог бы оплатить расходы. Мне кажется, в случае необходимости ты бы сделал это для моих родственников.
– Безусловно!
Все устроилось, и спустя несколько дней Маммаль находился уже в самолете на пути в Штаты. Он должен был прилететь в пятницу в начале апреля.
Я решила быть для племянника Муди милой хозяйкой дома. С удовольствием готовила иранский ужин, ожидая с детьми его приезда.
Однако с того самого момента, как Маммаль переступил порог нашего дома, я невзлюбила его. Он был невысокого роста, как большинство иранцев. Несмотря на это, а возможно как раз по этой причине, он держался высокомерно. Щетинистая борода и усы создавали впечатление неопрятности.
Его маленькие глубоко посаженные глазки смотрели мимо меня, точно я была пустым местом. Казалось, весь его облик говорил: «Кто ты такая? Я достойнее тебя!».
Я убедилась, что Маммаль плохо влияет на Муди. Слова Маммаля «Ты должен навестить нас в Тегеране. Все хотят увидеть тебя и Махтаб» вызвали во мне тревогу. Первый вечер мужчины провели в оживленной беседе по-персидски. Это было вполне понятно, ведь у них было столько тем для разговора, но я опасалась, что Муди может всерьез воспринять приглашение Маммаля. К тому же, разговаривая только по-персидски, они тем самым полностью игнорировали меня. Я знала, что английский Маммаля был вполне сносным.
Вскоре я начала считать часы до конца недели, мечтая о спокойном воскресном вечере, когда Муди и Маммаль уедут в Детройт. Однако в воскресенье Муди сказал:
– Пусть он побудет здесь с тобой, пока я не договорюсь об операции.
– Это исключено. Он твой племянник и твой гость, – ответила я.
Муди холодно обратил мое внимание на то, что он все-таки должен работать в клинике, а о Маммале нужно заботиться, тем более что он на диете.
Мне было жаль Маммаля, потому что где-то затерялся его багаж. Моя знакомая армянка Анна Куредьян, портниха по профессии, помогла мне купить для Маммаля несколько костюмов. Затем она подогнала их к его маленькой фигуре.
Маммаль принял одежду не поблагодарив, молча положил в своей комнате и продолжал ходить в грязной рубашке и джинсах.
Когда наконец нашелся его багаж, оказалось, что в нем есть подарки для нас, но нет никакой одежды, хотя Маммаль должен был провести в Америке несколько месяцев.
– Может быть, ты хочешь, чтобы я постирала тебе одежду? – спросила я.
– Нет, – беззаботно ответил он.
Невероятно, но казалось, что приехавший в следующий выходной Муди не чувствовал неприятного запаха, пока я не обратила его внимание на это.
– Маммаль, дай Бетти постирать твою одежду и прими душ, – предложил Муди.
Племянник неохотно послушался. Купание было редким событием в его жизни. Он рассматривал его скорее как неприятную обязанность, чем желание освежиться.
Маммаль был ленивым, требовательным и бессовестным гостем. Он пробыл у меня две недели, пока я не отвезла его в клинику Карсон Сити на операцию. Я провела там немного времени, затем навестила родителей, после чего вернулась в Альпену, вычеркивая Маммаля из своей жизни.
Муди сказал мне потом, что Маммаль был очень оскорблен этим. Оказывается, я должна была снова освободиться от работы, нанять на ночь няню для детей и проделать четырехчасовой путь в Карсон Сити, чтобы находиться в клинике во время операции.
Десять дней Маммаль пробыл в клинике, восстанавливаясь после операции. Затем Муди привез своего выздоравливающего племянника из Карсон Сити и снова оставил на мое попечение.
– Я не собираюсь заботиться о нем, – запротестовала я. – А если с ним что-нибудь случится? Ты – врач, вот ты и занимайся им.
Муди пропустил мимо ушей мои замечания и вернулся в Детройт.
Злясь на себя, что снова приняла роль послушной жены, я продолжала заботиться о Маммале, приготавливая для него пять диетических блюд ежедневно в соответствии с рекомендациями врача. Он так же откровенно не переносил моей кухни, как я не переносила готовить для него. Но у меня не было иного выхода. Я должна была вооружиться терпением и ждать, пока Маммаль поправится окончательно и вернется в Иран.
Муди считал, что Махтаб должна почувствовать кровное родство с его племянником. Он пытался заставить ее проводить больше времени с Маммалем, но Махтаб реагировала на неряшливого иранца так же, как и я.
– Оставь ее в покое, – вмешивалась я. – Махтаб нельзя принудить к дружбе. Она вот такая, и ты об этом знаешь. Не обращай на нее внимания. В свое время она сама поймет.
Муди не слушал меня и несколько раз отчитывал Махтаб за то, что она испуганно убегала от Маммаля.
На протяжении недели Муди звонил Маммалю из Детройта каждый вечер. Они часами разговаривали по-персидски, и вскоре я поняла, что он использует Маммаля для контроля за мной. Однажды вечером Маммаль вдруг подал мне телефонную трубку, сказав, что Муди хочет со мной поговорить. Муди был взбешен: почему я позволяю Махтаб смотреть некоторые программы по телевизору вопреки его запрету?
Наши приятные выходные остались в прошлом. Муди приезжал сейчас в Альпену, чтобы субботу и воскресенье провести с Маммалем.
Они разговаривали главным образом о проблемах в их семье, рассуждали об аятолле Хомейни, возмущались Западом, особенно американскими обычаями и моралью.
Что мне было делать? На моих глазах мой муж, живущий в Америке уже более двадцати лет, шаг за шагом все больше становился иранцем. Пока Маммаль был с нами, моя любовь к мужу подверглась тяжелому испытанию. Я вышла замуж за Муди-американца; а Муди-иранец был нежеланным иностранцем. И более того, они с Маммалем строили планы, как бы увезти Махтаб и меня в Иран навестить родственников в Тегеране.
