class="p1">– Макс. Он в больнице.
Пять.
Я ждал его в отеле пять часов.
Материл и уже готов был прихлопнуть, зная Гаевского и его умение не приезжать на важные встречи. Но разумом понимал, что это не тот случай.
“Перья”.
Мы готовились к открытию этих ресторанов слишком долго, и ближе к ночи я уже был уверен на сто процентов – что-то не так. Это странная и необъяснимая чуйка заставила посреди ночи сорваться с места и на запредельных скоростях мчать по трассе, по которой должен был проехать Гай. Мокрой от дождя и с отвратительной видимостью трассе, мысленно моля всех богов, чтобы эта “заминка” была из-за его чистой безалаберности.
Пять.
Пять часов, которые, возможно, для него и его жизни могли стать решающими. Когда каждая минута была на вес золота.
Пять часов, которые я упустил.
* * *
А следующие сутки после того, как я нахожу разбитую в хлам Инфинити Гаевского, проходят словно в тумане. На чистых рефлексах, словно кто-то врубил автопилот.
Мы – мужчины – всегда обязаны держать себя в руках и трезво мыслить. Многие считают, что эмоции для мужчин – это непозволительная роскошь. Наша слабость. Нет, ни хера. Мы должны отключать эмоции, но порой их в нас, в нашей голове бывает слишком много. Вот как сейчас. И от истерики спасает только то, что хоть один человек должен принимать решения и бороться. И, к сожалению, эта “честь” выпадает на мою долю. У меня нет времени бросаться очертя голову в страдания.
Дома в ЛА остались жена с тремя детьми, а здесь…
Больница. Противный писк приборов и реанимация, где буквально насильно Гаевского вытаскивают с того света, но на этом все. Здесь нам больше ничем помочь не могут. А дальше?
Слезы и истерику Ксении Степановны – матери Гая я не забуду никогда. Так же, как и бледное, словно смерть, лицо его старика, что три года назад помог нам с Лией и был живее всех живых. Сейчас же это ходячий мертвец.
И дальше всех нас ждет спецборт с первоклассными медиками, где все три часа до Мюнхена идет упорная борьба за жизнь Макса, который ходит по самой грани.
Тяжелейший перелет и новая клиника в Германии, где нам обещали помочь.
Но…
Отчаяние – это страшно.
Это край.
И мы все отчаялись.
* * *
Когда я принимал решение набрать Кати, было уже понятно, что надеяться нам особо не на что, и все, что мы можем делать, – только ждать.
С момента звонка прошло чуть больше шести часов.
И снова время, которое не хочет замедлять свой бег, и которое неумолимо несется, откусывая у нас все больше и больше, забирая то, что было и есть нам так дорого. Время – оно ужасно, и оно не щадит никого и ничего.
– Артем…
Кати. Она идет по этому стерильному, белоснежному коридору такая бледная, еле переставляя ноги. Лицо осунулось, а в глазах страх. Настоящий, животный страх.
– Ар…тем? – снова хриплым, словно не своим голосом, заикаясь, говорит бывшая девушка друга. Друга, которого скоро может не стать. – Что… ч-ч-что происходит, что с ним? – подходит и нависает надо мной, а я вижу, как трясутся ее руки. Как ее всю трясет. – Макс… где мой… Макс, Артем?
– Кати, садись, – поднимаюсь с кресла и тяну руки, пытаясь успокоить еле живую подругу жены, но тщетно. Я не знаю, в каком состоянии были отношения Гая и Кати на момент этой… аварии, но думаю, что поступил правильно, позвонив. Возможно, она наш единственный шанс удержать Макса здесь. Ведь Гаевский просто грезил ею и сходил с ума от чувств к этой хрупкой и нерешительной девушке.
– Что произошло? Почему ты не позвонил раньше? Что с ним? Он выкарабкается, да? Он ведь откроет глаза, Артем? – с каждым вопросом все тише, а голос дрожит все больше. Большие карие глаза блестят от слез, а в уголках залегли морщинки. – Что с ним?
– Кати, – беру девушку за плечи, хотя и самого трясет. Не могу открыть рот, чтобы сказать то, что должен. Чтобы озвучить то, что нужно.
– С…Стельмах… – заикаясь, говорит девушка, тяжело сглатывая, и вцепляется пальчиками в мою рубашку, слегка встряхивая. – Мы две недели назад сошлись, слышишь…? – первая слезинка из сотен, которые будут потом, покатилась по ее щеке, а меня словно шарахнули по голове. Я ожидал всего. Но то, что они сошлись, стало новостью. Ошеломительной, но, к сожалению, не в такой ситуации и не в таком месте я хотел бы это узнать.
Гаевский ничего не говорил. Молчал.
Сука! Как после этого сообщать, что…
– Ну, скажи же хоть что-то? – срывается голос Кати, она трясет все сильней, а у меня хватает сил только, чтобы закрыть глаза и выпалить:
– Мы позвонили тебе сейчас, чтобы ты могла… попрощаться, – последнее слово я словно выдираю из себя, заставляя произнести.
Попрощаться.
Как это, сука, страшно!
Смотрю на кукольное личико девушки, на нем застыла растерянность, а затем паника, плавно переходящая в ужас. Дикий и всепоглощающий, сверкающий в ее красных от слез глазах.
– Ч-ч-ч-что? Что ты сказал? – хрипит, хватаясь за горло Кати. – Нет. Нет-нет! – Машет головой и отступает от меня. – Он… нет, – мечет взгляд между дверью в палату и мной, словно ищет опровержение. Словно вот-вот сам Макс может выйти и сказать: “Сюрприз”.
– Ты врешь!
– Нет… Кати… – каждое слово дается с неимоверным трудом.
– Не может… – кричит девушка, а ее губы начинают трястись от подступающей истерики, – что значит попрощаться?! Как это?! Нет…. Нет… Артем, нет…
“Нет”, тысячи “нет”, и сколько бы мы все тут не кричали, но сделать что-то мы уже не в силах. Множественные ушибы, парочка переломов, но самым губительным стало сотрясение, которое и повлекло за собой кому.
– Он проснется… – все дальше отступая, шепчет, – он не может… я же… он же… Артем! – срывается в истерику Кати и, словно в замедленной съемке, оседает на пол. – Макс!!!
– Кати, – подлетаю и хватаю бледную, как смерть, девушку, но она меня уже не слышит. По щекам катятся горькие слезы, и ее трясет. Словно в ознобе, бьется все тело от истерики, от страха и боли. Хочется помочь, успокоить, но и у самого в душе все разрывается от чувства страшной несправедливости.
Да и есть ли вообще способ успокоить человека, который только что узнал, что любимый человек при смерти? Думаю, нет.
Твою мать, но как же в этот момент и мне хочется
