— Да, вот так. Ты молодец, Илья. А теперь почувствуй музыку, обними меня и веди, это совсем не сложно. В парном танце первенство отдано мужчине, женщина лишь гибкий инструмент в сильных руках. У тебя все получится, ну же, не бойся… Я буду послушной, обещаю…
Сначала пальцы на ее соблазнительных бедрах, — так, как я смел только мечтать, — нежный, сводящий с ума аромат ночных фиалок, а теперь слова. Они распаляют, сносят крышу, заставляют меня придвинуть воробышка ближе, а сердце гулким биением встретить неожиданную близость наших тел…
В первый раз я не хозяин своим мыслям и рукам. Музыка сводит меня с ума, взгляд птички пьянит, а тело тоскует так, словно уже познало девчонку и теперь боится потерять. Послушный внутренней воле, я тянусь к ней в простом желании дотронуться и удержать возле себя. Скольжу ладонями по бедрам, талии, и осторожно касаюсь пальцами спины, в том месте, где она оголена. Встречаю учащенным дыханием теплый манящий шелк кожи и податливо прогнувшуюся под прикосновением хрупкую линию позвоночника…
Воробышек вздрагивает и отрывает ладонь от моего плеча, чуть приоткрывает на вздохе губы. Повинуясь секундному порыву, я перехватываю ее пальцы и опускаю себе на шею, под расстегнутый ворот рубашки. Прижимаю к горячей коже девичье запястье, страшась, что она не простит мне подобную смелость и отдернет ладонь… и отпускаю лишь тогда, когда чувствую, как пальцы робко прокрадываются в мои волосы, поглаживая затылок…
«Чтобы приглушить чувство одиночества, я выбросил все из головы. Почему ты согласна любить кого-то, если любовь в итоге ранит?..», — звучат откровением слова песни далекого Джона Ньюмэна, и они удивительно правдиво накладываются на мое настроение. Почему, птичка? Почему ты выбрала именно эту композицию? Я не знаю. Но за выбор благодарен тебе.
Мне хочется теснее прижать воробышка к себе и уткнуться подбородком в ее волосы. Смять под ладонями, скользя по бедрам, летящий шелк платья, узнать на вкус нежный атлас кожи и никуда от себя не отпускать. Мне так хочется… Че-ерт! Не напугать доверившуюся мне девчонку бурными фантазиями и совладать с собой, что я только усилием воли заставляю себя довольствоваться ощущением тепла ее тела и мягкого изгиба талии под тканью синего платья.
Сколько мы так танцуем — одно растянувшееся на танец мгновение или два? Мне кажется, почти вечность. Все заканчивается громкими возгласами гостей, боем настенных часов, возвещающих о приближающейся полночи, вспыхнувшими на люстре огнями и требованием хозяина дружно поднять бокалы под загадываемые желания.
Музыка стихает, гости покидают паркет, а я не хочу отпускать ее. Она ускользает сама. Мягко снимает с себя мои руки, но не выпускает запястий. Глядя в глаза, благодарит:
— Спасибо тебе, Илья.
— За что, Воробышек? — едва слышно произношу я, не в силах осознать, что все уже закончилось.
— За чудесный танец. За твое согласие, за поддержку, и за то, что я почти поверила. Поверила, что небезразлична тебе. Это было очень правдиво, Илья, и очень чувственно. Даже не верится, что ты никогда не танцевал раньше. Ты… замечательный партнер и способный ученик. Мне было очень надежно в твоих руках.
Она отпускает меня и отступает. Чуть отвернувшись, невзначай проводит рукой по волосам. Поправляет непослушную, вьющуюся прядку у виска, пока я медленно рассыпаюсь перед ней на осколки, — впитывая взглядом каждый ее жест, каждый взмах длинных ресниц, — от ощущения настигающей меня пустоты.
Всего лишь благодарна, когда я препарирован нашей близостью едва ли не до беспамятства и вывернут наизнанку. И близко не равноценная комбинация чувств. Мне есть, что на это сказать девчонке, есть о чем подумать, но праздничная ночь в окружении малознакомых людей, сумасшедшего брата и бывшей подруги не время для признаний и откровений. Будь она трижды новогодней. И я усилием воли возвращаю на лицо маску холодной отчужденности.
Рядом останавливается официант. Вежливо предлагает шампанское. До полночи всего один протяжный удар, и птичка встречает его удивленным и искренним вздохом:
— Ох, Илья, кажется, это для нас!
— Для тебя. — Я снимаю с подноса высокий запотевший бокал и вручаю игристое птичке. — С Новым годом, Воробышек! — говорю под довольные крики гостей, в какой-то другой вселенной взорвавшие гостиную, и любуюсь нежной линией скул девчонки. — Надеюсь, загаданное тобой желание сбудется.
— А ты? — смотрит она на меня растерянно.
— Не хочу. С детства не люблю этот праздник.
Воробышек изумленно сникает, бросает короткий взгляд в сторону Яшки и Босса.
— Тогда и я не стану! — неожиданно решительно поворачивается к официанту с целью вернуть шампанское, но я останавливаю ее. Подхватываю второй бокал, чувствуя, как с таким усилием натянутая на лицо маска по одному хмурому движению женской брови слетает к черту.
— Упрямица, — улыбаюсь разлившемуся хрустальному перезвону в наших руках и довольному выражению глаз птички. — Что ж, очень надеюсь, мое тоже.
Мы выпиваем шампанское до дна и возвращаем бокалы официанту. В комнате слышно движение — хозяин распахивает двери и громко приглашает гостей подняться на балкон, чтобы посмотреть праздничный фейерверк и оценить главный сюрприз вечера — новомодное файер-шоу, и я спешу увлечь девчонку следом.
— Пойдем, Воробышек. Уж если мы здесь, я хочу, чтобы ты это увидела. Обещанное Боссом зрелище наверняка стоит внимания. Он покупает только самых лучших профессионалов, вряд ли ты видела что-либо подобное.
— Хорошо, пойдем, — легко соглашается она и позволяет обнять себя за плечи.
Кожа под рукой атласная и прохладная, мое объятие более чем целомудренное. Там, куда мы направляемся, не хватит от него тепла, и я коротко бросаю официанту, попавшемуся на пути, пока птичка с хладнокровием сфинкса игнорирует пригвождающий к полу взгляд Ирки:
— Плед и чай с малиной. И будь добр, парень, не тяни.
У выхода, вместе с Яшкой и незнакомым типом, стоит помощник отца — Дмитрий Ряднов, и вместе со всеми жадно смотрит на девушку в моих руках. Мне вновь не нравятся его глаза — слишком острые, слишком оценивающие. Глядящие так, словно ценник на Воробышек ему по карману. Не знаю, что он собрался сказать птичке — возможно, какую-нибудь очередную праздничную глупость, но мне приходится предупредить его желание приблизиться к ней решительным ледяным кивком.
Я знаю, что он видит. Я знаю, что все они видят — женщину, на которую хочется смотреть и которой хочется обладать, и от этого закипаю каждым нервом.
Невысокая и хрупкая, нежная, как китайский фарфор. И в то же время соблазнительно-женственная, мягкая, влекущая. Шелковая юбка оплетается вокруг таких стройных колен, что можно сойти с ума. Гибкая талия и спина — наталкивают на самые порочные мысли. А осанка… Осанке могла бы позавидовать сама царица Тамара.
