– По-моему, я ухожу от Эрика, – сказала Кэролайн, когда они наконец пробрались на М11.
Эдит кивнула, слегка приподняла брови и ничего не сказала.
– Без комментариев? – спросила Кэролайн.
Машину она вела так, что ехать с ней было страшно, и не в последнюю очередь из-за того, что она так и не освоила искусства поддерживать разговор, не глядя на собеседника.
Эдит нервно взглянула на грузовик, который пролетел в нескольких дюймах от нее, и покачала головой.
– Пожалуй. Не думаю, что в моем положении пристало комментировать подобные вещи. И потом, – она стала смотреть в окно, – никогда не могла понять, зачем ты за него вышла. Почему ты от него уходишь, понять все-таки значительно проще.
Кэролайн рассмеялась:
– Я забыла, зачем я за него вышла. В том-то и проблема.
– Какая удача, что у вас нет детей.
– Разве? – Лицо Кэролайн приняло такое жесткое выражение, что она стала похожа на вождя индейцев из вестерна пятидесятых, когда зрителю еще разрешалось быть на стороне ковбоев. – По-моему, это досадно. Это означает, что, если я захочу детей, мне придется начинать всю эту проклятую мороку сначала. – В этом была доля правды. – Мне кажется временами, что в определенном смысле не так уж и важно, за кого выходишь. Все равно он тебе осточертеет рано или поздно.
– Тогда зачем уходить от Эрика?
– Я сказала «в определенном смысле», – отозвалась Кэролайн довольно резко, уже совсем отворачиваясь от дороги и едва не врезаясь в огромную фуру. – В моем возрасте можно и признать уже, что леди Акфильд, возможно, права.
Одной из самых пугающих особенностей частной жизни семьи Бротонов было то, что Кэролайн и Чарльз, разговаривая между собой, называли мать «леди Акфильд». Здесь была доля шутки, но отчасти это передавало определенное отношение. В любом случае, от этого становилось не по себе. Кэролайн продолжала:
– Она сказала, что было бы ошибкой выходить за человека вульгарного и без гроша в кармане, и, естественно, так я и сделала. Но она добавила, что, если уж мне необходимо нарушить эти основные правила, тогда я должна обязательно выйти за человека вежливого и доброго, потому что грубость и жестокость – единственные два качества, которые совершенно непоправимо отравляют жизнь.
Эдит кивнула:
– Я с ней согласна.
Возможно, она даже удивилась мудрости этого замечания своей свекрови. И совершенно зря. Леди Акфильд была слишком умна, чтобы не понять, что настоящее страдание убивает любые стремления. Вот только она значительно разумнее подходила к вопросу о том, что такое настоящее страдание.
– Эрик был так груб. Не только со мной, со всеми. Наши званые обеды были похожи на тест на выживание. Гостям приходилось являться во всеоружии и смотреть, от скольких гнилых помидоров они сумеют увернуться, пока не решат, что лучше им убираться подобру-поздорову. Оглядываясь назад, я вообще не понимаю, почему кто-то из них отваживался сунуться к нам снова.
– Но тогда зачем ты за него вышла?
– В какой-то мере назло матери, – сказала Кэролайн таким тоном, будто это было совершенно понятно и естественно. – Потом еще отчасти потому, что он был такой красивый. И наконец, наверное, потому, что он так ужасно хотел на мне жениться.
– А теперь ты считаешь, что это не было искренним?
– Что ты, вполне искренним. Он отчаянно хотел на мне жениться. Потому что я была дочерью маркиза. И этого я не понимала. Или вернее, я не понимала, что дело только в этом.
Эдит ничего не сказала. Разговор переходил в опасную область. Она слышала, как начинает трескаться лед под ее нерешительными шагами.
– Угу, – пробормотала она.
Но Кэролайн с ней еще не закончила.
– Вот как ты хотела выйти за Чарльза, – сказала она. Эдит никак не отреагировала, и она продолжила: – Не то чтобы я тебя винила. При таком раскладе в этом значительно больше смысла. По крайней мере, выйдя за Чарльза, ты стала графиней. А вот на что Эрик рассчитывал, я до сих пор не понимаю.
Несколько минут они ехали молча. Затем Эдит возобновила разговор:
– Если ты так думаешь, зачем ты меня туда везешь?
Кэролайн задумалась ненадолго, нахмурилась, как будто раньше ей это в голову не приходило. И заговорила с некоторым сомнением:
– Потому что Чарльз очень несчастен.
– Разве? – спросила Эдит заинтригованно.
– Да.
Кэролайн прикурила, и Эдит показалось, что они сейчас въедут в разделительную полосу.
– Я знаю, леди Акфильд думает, что все это пройдет. Она мечтает, что он забудет тебя и женится на дочери какого-нибудь пэра, которая родит ему четырех детей, двое из которых унаследуют поместья ее родственников по материнской линии. – Кэролайн невесело рассмеялась. Конечно, это было удивительно точное resume[51] надежд леди Акфильд.
– Разве она так уж не права?
– Как ты плохо знаешь моего брата, – сказала Кэролайн и снова погрузилась в молчание.
Эдит, естественно, хотелось побольше услышать об этом несчастном, измученном человеке, страдающем и тоскующем без нее, который, благодаря какому-то удивительному чуду, уже давно женился на ней. Она недоуменно посмотрела на Кэролайн, и та уступила.
– Во-первых, я не думаю, чтобы Чарльз разделял представления матери о том, кто может стать твоей идеальной преемницей. Скажем прямо, если бы он искал именно это, то нашел бы давно, и без особого труда. Но дело даже не в этом. Чарльз – человек простой. Он способен чувствовать, но его чувства незамысловаты, прямолинейны и глубоки. Он с трудом общается, а флиртовать не умеет совсем.
Эдит вспомнила своего второго возлюбленного, который весь уходил в общение и флирт. И проблема у него была прямо противоположная. Он не умел чувствовать. Кэролайн продолжила:
– Чарльз сделал свой выбор. Выбрал тебя. Ты – его жена. И для него это – все. Конец. Я не говорю, что если бы ты с ним развелась, он не нашел бы себе рано или поздно кого-нибудь, чтобы род не прервался, но в глубине души он бы знал, что потерпел крах и его истинная жена бродит где-то там, с другим мужчиной. И это, дорогая моя, была бы ты.
Остаток пути они проехали молча. Казалось даже, что они ждут следующего поворота сюжета, чтобы можно было продолжить разговор. Они петляли по плоским равнинам Норфолка, пока не свернули в ухоженную, но очень уж затененную дорожку, по сторонам которой высокой стеной стояли рододендроны, а она в свою очередь вывела их на широкий, посыпанный гравием двор большого дома.
Фелтхэм-Плейс перешел к Бротонам в 1811 году, когда тогдашний лорд Бротон женился на Энн Уикхэм, единственной дочери сэра Мармадьюка Уикхэма, шестого баронета и последнего в своем роду. Это был дом времен короля Якова, он подходил скорее джентльмену, чем дворянину, был скорее живописным, чем величественным, его крыши ощетинились каминными трубами, похожими на леденцы, и, возможно, по этой причине ему никогда не удавалось завладеть воображением семьи. Как и многие дома того периода, он стоял в низине (это позже, в конце семнадцатого века изобретение насосов позволило строить дома так, чтобы из окон открывался вид на окрестности), хотя сама местность была настолько плоской, что в нижней части почти превращалась в равнину. Он мог бы послужить приданым для какой-нибудь из дочерей Бротонов или для наследника, не вступившего в свои права, но были дома и поближе к Акфильду которые исполняли эти обязанности не хуже, по крайней мере до Второй мировой войны, а в последнее время, как нам известно, наследник предпочел жить с родителями.
