– Зелёный городишко, – заметил Михаил.
Алёна кивнула, правда, довольства никакого по поводу увиденного не испытывала. Сказала:
– Никаких других достоинств у него нет.
Маленькие, узкие улочки, невысокие дома, размеренный ритм жизни даже на проспекте и центральной площади. На весь город два торговых центра с более-менее приличными магазинами, кафе и супермаркетами. Чуть в стороне старый кинотеатр, Алёна помнила его ещё с детских лет. Два раза в год их всем классом водили на киносеанс. Это казалось счастьем, этого ждали. Она отлично помнила прохладу зрительного зала и неудобные, жесткие кресла. Сейчас, наверное, всё не так, судя по обновлённому фасаду.
Они проехали по городу, Алёна смотрела по сторонам, и понимала, что ей даже вспомнить особо нечего. Да, в подростковые годы, в компании Сашки Стрельникова и его друзей, улицы, особенно центральные, были исхожены и изучены ею досконально, но ничего запоминающегося в её памяти не отложилось. В те времена маленький городок казался Алёне большим, настоящим городом, в котором кипит жизнь. И только оказавшись за его пределами, Алёна осознала, что мир огромен, и городок, в котором она росла, не живёт, он, словно, дремлет. В нём практически ничего не меняется с годами. Если только вывески становятся больше и ярче, а люди всё те же. Поэтому она и сбежала, от людей.
Они с Мишей заселились в ту же гостиницу, в которой Алёна останавливалась несколько месяцев назад, приехав на похороны матери. Тесный номер, скудно обставленный казённой, дешёвой мебелью, произвёл удручающее впечатление. И на Алёну, хотя она была готова к подобному, и на Барчука. Тот расстроено вздохнул, но ничего не сказал. Огляделся, остановившись у низкой кровати, и заявил, что голоден. Обедать отправились в кафе при одном из торговых центров. Меню тоже не порадовало, но Алёна не стала вновь говорить Михаилу о том, что их путешествие – неудачная затея, и она всё это предвидела. Точнее, знала. В конце концов, он приехал сюда ради неё, и этот поступок следовало ценить и уважать. И быть благодарной, не смотря на то, что самой находиться в границах этого города, некомфортно.
– Не о чем мне вспоминать, – сказала она ему, когда они после катались по городу. Остановились неподалёку от детского дома, сидели в тишине и смотрели на детей на игровой площадке за высоким кованым забором. Забор был новым, по-настоящему высоким, через который невозможно было перелезть, как через прежний. И Алёне вдруг подумалось, что забор напоминает тюремный. Дети разных возрастов играли за ним, бегали по детской площадке, кричали, кто-то качался на качелях, мальчишки чуть в стороне играли в футбол. А у Алёны внутри, на сердце, было невыносимо тяжело. Дети веселились, а она вспоминала себя, иногда играющую, иногда смеющуюся, но одинокую. Никому ненужную. Правда, к этому чувству тоже привыкаешь, привыкаешь быть ненужной, и начинаешь улыбаться, начинаешь жить, точнее, продолжаешь, растёшь и взрослеешь с мыслью, что никого рядом с тобой нет. Только такие же, как ты, одиночки, борющиеся за собственное удобство, благополучие и сытость. И совсем не важно, во что вы играете днём, о чём друг другу говорите и что обещаете. Ты один.
– В школе напротив я училась, – сказала Алёна. И её голос прозвучал неестественно, прервав воцарившееся молчание. Видимо, они с Мишей молчали уже довольно долго, всё смотрели на детей. Тяжёлое зрелище. – Самые ужасные годы в моей жизни. Когда на меня без конца показывали пальцем и говорили, что я никто. И когда вырасту, буду никем.
Миша молчал, кажется, даже головы не повернул, на здание школы так и не посмотрел. Прошло ещё полминуты, он протянул руку и завёл двигатель.
– Может, поедем к твоей тётке? – предложил он.
Алёна кивнула, улыбнулась ему. На секунду они встретились глазами, и Алёна вдруг поняла, что ему не терпится сдвинуться с места. Наблюдать за детьми за высоким забором, было тяжело не только ей.
– Я её даже не предупредила о своём приезде. Будем надеяться, что она дома.
Всю дорогу до рабочего посёлка, Алёна старалась думать только о встрече с тётей Машей. Пыталась мыслить позитивно, пообещала себе, что будет улыбаться при встрече, обнимет единственную родственницу и от души расцелует. Тётя Маша своим отношением к ней и добрым сердцем, заслуживает именно этого. Но чем ближе они подъезжали, тем сильнее Алёна начинала нервничать. Всё, как в прошлый раз. По коже бежали мурашки, словно на неё подул ледяной ветер, а горло перехватил спазм, как при приступе паники. Вспомнила, как сидела в такси, перепуганная, и никак не могла с собой справиться. И сейчас она до боли в глазах вглядывалась в знакомые дома, переулки и даже выбоины на дорогах, словно и их могла помнить. А приходилось ещё показывать Мише дорогу, говорить, где свернуть и где остановить машину.
Нервно потёрла ладони друг о дружку, словно ужасно замерла.
– Ты нормально?
Покачала головой. Машина остановилась, за углом был дом тёти Маши, а сейчас Алёна смотрела на дом, в котором жила мать, и она сама когда-то, на окна их квартиры. Тёмные, со старыми рамами и давно немытыми стёклами. Алёна первой потянулась к ручке двери и вышла из машины. Старалась дышать глубоко, чтобы справиться с паникой и внутренней дрожью. Хотя, чего боялась, понять никак не могла. Всё это дела давно минувших дней. И она больше никогда и ни за что…
Она это уже себе обещала, и вот приехала вновь.
Миша из машины вылез, потянулся, потом огляделся. Обошёл автомобиль и остановился рядом с Алёной. К ней не приглядывался, видимо, догадывался, что она не хочет, чтобы на неё сейчас смотрели. Даже он. Поэтому глядел по сторонам. А Алёна вдруг сделала глубокий вдох.
– Качели всё те же, представляешь? – проговорила она негромко. Миша, наверное, не ожидал, поэтому опустил глаза к её лицу. – Я на них каталась, и Виталика с Зоей катала. Зоя была совсем маленькой, совсем. Я держала её на руках, сидя на этих качелях, и смотрела на окна квартиры. – Алёна указала пальцем. – Если наступал вечер, в них зажигался свет. Но это совсем не значило, что можно было идти домой. Мама могла отругать, если мы появились не вовремя. Иногда, когда она совсем про нас забывала, приходила тётя Маша, и забирала нас к себе. Или шла ругаться с мамой. Но это было хуже, потому что после её ухода, мама ругала нас. К ней всегда приходили мужчины, разные. Мама была красивой… до поры, до времени. Я помню её красивой, другой не помню. Блондинкой с кудрями, с отменной фигурой. Зоя очень на неё похожа. У неё та же манера говорить, держать себя, одеваться. И представления о жизни похожие. – Алёна вскинула руки в нетерпимом жесте, сжала их в кулаки. – Она олицетворение этого места. А я его ненавижу.
– Мне не нужно было тебя сюда привозить?
– Я не знаю, – честно сказала она. Отвернулась от дома, чтобы не видеть его, перестать смотреть на окна квартиры, совсем, как та маленькая девочка, которой она себя помнила, в полной безысходности. – Возвращаясь сюда, я понимаю, что я плохой человек. Что со мной что-то не так… всё не так. Что это место выжгло внутри меня огромное дыру. – На глаза навернулись предательские слёзы. – И я ненавижу его, потому что иначе мне придётся ненавидеть её… Свою мать. Миша, это страшно – ненавидеть свою мать, какой бы она ни была. Я стараюсь её не помнить, иногда мне кажется, что я больше придумала, чем во мне осталось воспоминаний. Но я всё равно ненавижу.
Он положил руки ей на плечи и сжал их. Потом ткнулся губами в затылок Алёны, горячо подышал.
– Тогда прими это. Твоей вины в этом нет, ты была ребёнком.
Алёна сильно зажмурилась, дышала быстро и неглубоко, потому что воздух отказывался прорываться внутрь, ему мешал комок в горле, с которым Алёна никак не могла справиться. И только чувствуя горячие ладони на своих плечах, у неё получалось смирить охватившую её панику. В конце концов, открыла глаза, вытерла слёзы.
– Пойдём к тёте Маше, не хочу здесь больше стоять.
Тётя Маша оказалась дома, открыла им дверь, и ахнула. Совершенно искренне и запросто прижала руки к пышной груди, а затем кинулась Алёну обнимать. А та стояла, позабыв о том, что обещала самой себе недавно, и только принимала поцелуи и объятия. В голове снова мелькнула знакомая мысль: как бы сложилась её жизнь, вырасти она в этих объятиях? И чёрт с ней, с Москвой, с мечтами, с замужествами… Казалось, что она была бы счастлива и без этого, если бы её просто любили. Хоть немножко.
