осталось. Тихо всхлипываю и шепчу «ненавижу», ощущая себя последней тварью. Чем я лучше Снежаны? Чем Лерой лучше Макеева? Зачем он притащил меня в свой дом, к женщине с которой живёт, которая скоро подарит ему второго ребёнка. Мне тошно и до чёртиков противно! Лицемер! Подонок!
Слёзы — единственное на что меня хватает. Горячие. Отчаянные. Неутомимые. Закрываю глаза, чтобы не видеть, не думать, не чувствовать!
— Тише, милая, тише! — шепчет Амиров и губами прикасается к моему лбу. Трепетно, нежно, неторопливо, но до отвращения лживо! — Ты в безопасности, поверь!
Вновь открываю глаза и смотрю в сторону Горской: я так перед ней виновата. Взглядом встречаюсь с её — голубым, чистым, взволнованным. Ксюша ладонью прикрывает рот и шумно вздыхает. Она всё поняла! Я воровка, посмевшая полюбить чужого мужчину! Преступница! Жалкая дрянь! Тихо скулю от осознания собственной ничтожности… Вот он — предел моего падения. Ниже некуда…
— Долго будем стоять? — раздаётся позади серьёзный, властный голос. Тот самый, что я слышала в пути. А следом появляется мужчина, которого я тоже уже видела: в квартире Макеева и на фото рядом с Горской. Её отец. — Валера, девочку в кровать, сам ко мне. Ксюня, перекись, пластырь… короче всё, что есть. Катя, с тебя перекус. Ну, что встали? Живо! Живо!
До хруста сжимаю зубы, чтобы не завыть в голос. Господи, если бы они только знали, кому собираются помогать…
Команды Горского выполняются беспрекословно. Ксюша бежит на кухню. Её мать – медленно едет следом. Только сейчас понимаю: она инвалид. Амиров перехватывает меня поудобнее и тоже покидает гостиную.
— Чей это дом? — тихо спрашиваю его, заведомо зная ответ. Просто поверить, что Лерою хватило наглости привезти меня в дом, где живёт его Ксюша, не хватает сил.
— Горского, — отвечает Валера, как в порядке вещей.
— Зачем ты меня сюда привёз? – рычу, задыхаясь от слёз, пока Амиров поднимается на второй этаж. — Я же просила… Я не выдержу… Слишком больно…
— Потерпи, моя хорошая. Уже. Сейчас, — Лерой с ноги открывает массивную дверь и заносит меня в уютную небольшую спальню. — Врач скоро приедет. Кшинскому уже сообщил, не переживай. Здесь ты в безопасности, поверь!
Амиров укладывает меня в кровать, в два счёта стягивая с ног кеды и укрывает воздушным одеялом.
— Попробуй поспать, — просит он, пока его пальцы бережно скользят по моему лицу, убирая непослушные пряди волос. Лерой смотрит на меня с невыносимой жалостью так пронзительно, что в его карих глазах я вижу отражение собственной боли.
— Как ты нашёл меня у Макеева? Зачем искал?
— Не сейчас, мелкая. Тебе надо отдохнуть.
Амиров продолжает щепетильно осматривать каждый миллиметр моей воспалённой кожи, а я не могу его понять. Он нашёл меня, спас, чуть не убил Макеева, хотя, по сути, уже не работает на моего отца, ничего мне не должен. Он привёз меня в свою семью, не страшась, что Горская может узнать о той ночи. Носится со мной, как с младенцем. Если это не любовь, то что?
Ладонь, вопреки здравому смыслу, тянется к его небритой щеке. Даю себе слово, что это в последний раз. Я только коснусь, только скажу спасибо. И на этом всё! Но стоит несмелым пальцам ощутить желанное тепло, как тут же перед глазами встаёт образ Горской.
— Так нельзя, Лерой! — шепчу сдавленно. – Это неправильно! Подло! Неужели ты не понимаешь?
Мы запутались! Заблудились в наших чувствах оба! Но только это не оправдание...
Лерой на секунду прикрывает глаза и в подтверждение моих мыслей кивает, но прежде с силой прижимает мою ладонь к своей щеке.
— Я подонок, Рин! Знаю! Но без тебя больше не смогу, понимаешь? — голос Амирова дрожит, как и моя ладонь в его плену. — Ненавидь! Проклинай! Колоти изо всех сил! Всё стерплю, слышишь? Я так сильно тебя люблю. Прости, что слишком поздно это понял!
— Слишком поздно, — соглашаясь, повторяю его же слова.
— Лерой! — голос Горского заставляет меня вздрогнуть, но не мешает Амирову удерживать мою ладонь. — Думаешь, я всесильный? Ни хрена! Если снова за решётку не хочешь, шевели булками. Я заколебался тебя ждать!
Отец Ксюши стоит на пороге и просверливает в Амирове дыру своим острым, как лезвие, взглядом.
— Прости, — бормочет Лерой, вновь прикасаясь губами к моему лбу. Откровенно. Не стесняясь. Прямо на глазах у деда собственных детей. — Я скоро вернусь. Нам надо поговорить.
Мотаю головой.
— Нет! Не о чем нам говорить!
— Лерой! — рявкает Горский. — Ну же!
И Амиров выходит, оставляя меня совершенно одну. Но в отличие от него Ксюшин отец уходить не спешит. Свой волчий взгляд он обращает на меня, а я готовлюсь к заслуженной порции оскорблений.
— Всю душу ты из него вытащила, Арина! За что ты так с ним? — цедит Горский.
— Если бы он сказал раньше, что у него есть сын, что скоро будет ещё один ребёнок, — срываюсь в слёзы, — я бы никогда, поверьте! Я… такая… дура!
— И правда, — ухмыляется Горский. — Дура!
А затем следует за Амировым, аккуратно прикрыв дверь спальни.
Куриный бульон.
Осмотр врача.
Чистая одежда.
И даже душ…
Вокруг меня в доме Горских носятся как с хрустальной вазой, не понимая, что я того не стою.
Обессиленная, побитая, опустошённая внутри, но подлатанная снаружи, я проваливаюсь в сон, из которого выбираюсь лишь под утро от игривого робкого лучика, заглянувшего в моё окно.
На прикроватной тумбочке замечаю небольшой букет полевых цветов и потрёпанного жизнью Шурика. Плюшевый друг удивлённо смотрит на меня чёрными бусинками, пока я стараюсь разгадать, откуда он взялся: помню, что не брала его с собой.
Пытаюсь сесть, ощущая, как тело воет от вчерашних приключений, и притягиваю ушастого к себе. Он пахнет домом, детством и мамой. Смотрю, как едва колышется лёгкая тюлевая занавеска возле приоткрытого окна, пропуская в комнату свежий,
