Авторы его терпеть не могли. Самым большим наслаждением Бакейкина было найти в рукописи ошибку: запятую, поставленную не на своем месте, стилистический ляп или фактическую неточность. И тогда на полях рукописи появлялись размышления о характере ошибки и ее месте и значении в творчестве данного автора. Сева любил писать на полях много, подробно. Это стало его методом общения, потому что спорить с авторами он боялся — они тоже давили его. Глаза у Севы испуганно разбегались, не сосредотачиваясь на собеседнике, словно он безнадежно косил. Кто-то из авторов прозвал его Обмылком — прозвище понравилось и осталось. Всеволод это знал и не обращал внимания. Он жил по инерции, не обремененный никакими стремлениями, усилиями и обидами. Только весной его очень мучила язва — отцовское наследство.
Правда, одно незаявленное желание все-таки существовало: как можно дольше просидеть вечером возле Женьки в тишине, без Ольгиного уверенного голоса, без ее напоминаний и бесконечных рассказов. Но даже мечтать об этом было роскошью, которую Бакейкин себе позволить не мог.
Ольга спала. Сева сидел в тишине возле Женьки и ни о чем не думал. Его блаженство оборвалось негодующим возгласом:
— Всеволод, ты что же делаешь? Тебе нельзя всю ночь не спать!
Женька завозилась в кровати и энергичнее зашмыгала носом.
Потом Сева вел ее за руку в школу, с беспокойством оглядывая маленькую понурую фигурку. Ольга решила, что сегодня Женя в школу пойти может: температуры нет.
В коридоре издательства Бакейкина остановил знакомый:
— Севка, привет! Почему я давно нигде не читал тебя? Ты что, совсем ничего не пишешь?
— Нет, понимаешь, — пробормотал Бакейкин. — Не пишу… Не знаю, о чем писать, совсем нет никаких тем…
И боком, неуклюже, ударившись о косяк, скрылся в своей комнате.
И сразу проснулся.
Катя, подумал он. Только Катя…
Звонок сотового оторвал Николая от важных дел. Он как раз придумывал оригинальный метод, чтобы толкнуть партию матрешек, послушно раздевающихся по первому взгляду клиента. Матрешкин стриптиз занимал Николая всерьез, поскольку сулил немалые барыши.
Но мобилка надрывалась, и Николай нехотя вытащил ее из кармана. И услышал тревожный голос брата.
— Ты чего такой взбаламученный? — рассеянно спросил Николай. — Катька твоя опять дала стране угля и вдругорядь нагрянула?
— Я без нее скучаю! — признался Сева.
— Не! Это не без нее. Это без работы, — объяснил умудренный жизнью Николай. — А вообще человек очень часто совершенно не готов к чувствам, выпадающим на его долю. Усвоил? Займись делом — и жизнь сразу прояснится и просветлеет. И в голове заодно. И в карманах тоже.
— Дело — это что? — взвился Сева. — Это торговля?! И что бы я мог продавать?!
— Да что угодно, — равнодушно обронил Николай. — У тебя все равно ситуация аховая. Извини, у меня тут матрешечные дела… Я тебе перезвоню позже.
Он не перезвонил, наверное, забыл, а вечером… Вечером в дверь позвонили. Сева открыл и замер. Черная коса и красная юбка…
— Катя… — прошептал он.
— Брат просил… — не поднимая глаз, сказала она свое привычное. — Вот этот пакет… Тебе передать… Ты не бойся, там ничего нет опасного. — Она неуверенно заглянула Севе в лицо. Глаза-костерки… — А он за ним зайдет. Дня через два.
Сева махнул рукой.
— Ты думаешь, я тебе совсем верить перестал? Это неправда! Просто… — Он замолчал.
— Я понимаю… — Катя вновь опустила карие бездонные глаза. — Тебе работать надо, стихи писать… А где твой брат? — И она зорко глянула в глубь квартиры.
— Уехал, — объяснил честный Сева. — А ты не зайдешь? Я тебе телевизор включу, на каждом канале — сериалы… Без конца про любовь… Чаю попьем… У меня конфеты где-то завалялись…
Он видел: Катя колеблется. И хочется ей остаться, ну хотя бы войти, но что-то мешает. И это «что-то» имеет непреодолимую силу закона.
— Нет… Пойду я… — Катя наконец созрела для ответа-решения. — Брат на днях зайдет. За пакетом. Не забудь!
И она пошла вниз по лестнице.
Сева грустно посмотрел ей вслед, взвесил на руке пакет — довольно легкий. Интересно, что там в нем? И закрыл дверь.
Пакет он бросил куда-то в угол передней и забыл о нем. Стихи творились сами собой, приходили, словно с осенним ветром, прилетающим из открытого окна и тихонько, нежно высвистывающим над ухом нечто джазовое.
Назавтра позвонил Николай. Услышал довольный, почти счастливый голос брата.
— Никак медведь в тайге сдох! Чего это ты такой обалдевший?
И Сева моментально выложил все о визите Кати. Только о пакете почему-то умолчал. Просто сказал, что заходила. Но в квартиру не вошла.
— «Как упоительны в России вечера…» — промурлыкал Николай с вкрадчивой интонацией следователя по особо важным делам. — А чего она хотела?
— Не знаю… — упавшим голосом отозвался Сева. — Не сказала…
— Врешь, знаешь! Севка, не темни! — Николай хорошо изучил своего домашнего поэта.
— Про брата говорила… Что зайдет…
— Чего?! — заорал Николай. — Я еду к тебе!
Он снова караулил Севу неделю, забросив свой матрешечный бизнес, но опять никто не явился. И немного успокоившийся Николай вновь уехал по матрешкиным делам.
— Ты лучше плети свои вирши! Про слезы и розы, — посоветовал он напоследок. — Давай стране угля!
Едва он выехал со двора, в дверь позвонили. Видно, поджидали его отъезда.
И перед Севиными глазами возник Катин «брат», тот самый, последний, большой и бородатый. Он зыркнул глазами по сторонам и спросил:
— Один?
Сева робко кивнул.
Цыган по-хозяйски шагнул в квартиру:
— Сохранил? Все в целости?
— Что — в целости? — не понял Сева.
«Брат» сомкнул кустистые брови в одну грозную артиллерийскую линию.
— Память у тебя отшибло? Могу напомнить! — И поднес здоровенный грязный кулак прямо к Севиному носу.
Сева вспыхнул:
— А вы что тут кулаками размахались? Что себе позволяете? Я слыхом о вас не слыхивал! Даже имени вашего не знаю!
— И не узнаешь, — хмыкнул цыган. — Тебе оно ни к чему! Гони пакет, что Катька оставила!
— А-а, пакет… Так бы сразу и сказали! Это не вопрос, — пробурчал Сева. — А то ходят тут, кулаками машут… Вон он валяется, ваш пакет драгоценный!
«Брат» глянул в угол передней, куда ткнул пальцем Сева, и обрадованно схватил пакет. И сразу запел другим тоном:
— Вот спасибо тебе, ласковый! Вот помог, выручил ты нас, человек хороший! Катерина тебе привет прислала, благодарила очень.
— А… как там она?.. — неуверенно спросил Сева.
— Скучает без тебя, тоскует, истомилась прямо, ласковый! — уверенно заявил цыган. — Ох, как она томится, драгоценный! — И он пристально всмотрелся в Севино лицо.
