— Доброе утро, доктор. Можно мне взглянуть на ваш рисунок?
Его голубые глаза посмотрели на нее — без всякой недоброжелательности, но с таким выражением, будто она задала ему трудную задачку.
— Мне очень жаль вас разочаровывать, — ответил он, — но это не живопись.
Он показал ей альбом. В наброске доктора действительно узнавалась усадьба, но рисунок был слишком грубым и схематичным, без теней и деталей. Внешний вид усадьбы был передан довольно точно, но ее красота осталась за скобками.
— Понятно, — вежливо отозвалась Нина, хотя понятно ей было лишь то, что доктор Виленский вовсе не художник и мог бы провести утро с большей пользой, читая какую-нибудь книгу.
Примерно через час, выглянув из двери кухни, Нина увидела, как садовник и один из мальчишек с конюшни под руководством доктора вбивают в землю колышки и натягивают между ними веревки. Озадаченная, Нина пошла в столовую, где Дарья чистила столовое серебро.
— Дарья, ты не знаешь, чем это занимается доктор Виленский? — спросила она.
Экономка шумно дохнула на гравированный заварочный чайник.
— Обмеряет дом.
— Но зачем?
Дарья подняла глаза, и Нина вдруг заметила, как постарела она за последний год.
— Остальное пусть тебе скажет Андрей Андреевич, — медленно произнесла Дарья. — Ты уже не ребенок, и он должен рассказывать тебе о своих планах. Очень плохо, что он этого не делает.
Дарью очень огорчало, что ушли горничные и что Нине не ищут новую гувернантку, — это ни для кого не было секретом. Но ее недовольство проявлялось лишь в том, как она топала, выходя из комнаты, как передергивала полными плечами; но чтобы она вслух осуждала папу — такого Нина еще не слышала. Ей стало не по себе.
— И какие же у него планы, Дарья Федоровна?
Та поставила серебряный чайник рядом с молочником и спокойно сказала:
— Больницу устроить. Твой отец считает, что в смерти твоей матери виноваты русские лекарства. Он хотел переустроить городскую больницу, да тамошние врачи заартачились, вот он и решил испытать свои идеи тут. Он собирается превратить усадьбу в больницу.
Но не может же их усадьба стать больницей — ведь здесь они живут, здесь их дом! Конечно же, доктор Виленский понял это, как только закончил свои замеры; понял, что это невозможно…
Медсестры, госпожа Кульман и Лейла (или госпожа Чижова, как ее представили), прибыли в маленькой повозке, за которой ехала телега, нагруженная сундуками и деревянными ящиками. Прошел почти месяц с того дня, как доктор Виленский делал свой набросок, и за это время случилось многое. На лужайке, где стояли столы в день злосчастной Катиной помолвки, устроили огород, несколько восхитительных сиреней срубили, а фундамент веранды со стороны Северного поля укрепили. Поначалу Нина слышала обо всех этих переменах лишь с чужих слов, не имея возможности увидеть все собственными глазами: она сильно застудила горло и две недели пролежала в постели.
На исходе второй недели Дарья позволила Нине выходить из дома, но она все еще хрипела и быстро уставала, поэтому по утрам читала в оранжерее, сидя в плетеном кресле, закутанная в одеяла. К креслу придвинули раскладной столик, и ближе к середине дня Дарья приносила поднос с какао или кофе, миской сушеных фиников и ломтиком хлеба с медом. В оранжерее было тепло и влажно — самое подходящее место для слабых легких, — и к тому же тихо.
— Этот шум… — ворчала Дарья, ставя поднос. — Долбят целый день! А пыли сколько!.. Пришлось зачехлить всю мебель.
Однажды утром она пришла с потемневшим от гнева лицом.
— Ее больше нет, — отрывисто сказала она. — Фрески на веранде.
Нина подняла глаза:
— Что ты такое говоришь?!
— Сама посмотри.
Нина медленным шагом направилась к дому и прошла вдоль задней веранды. И правда, поблекшая фреска с пальмой исчезла. Нина провела пальцем по свежей штукатурке — по тому месту, где была пальма. Тут сиживала мама и рассказывала им сказки о странных обитателях удивительного сада; а папа говорил, что, когда он был маленьким, приезжие из других краев останавливались в своих экипажах у ворот и посылали в усадьбу слугу, чтобы попросить разрешения въехать и посмотреть знаменитую фреску…
Позади Нины кто-то закашлял, и, резко развернувшись, она увидела двух рабочих, несущих тяжелый брус.
— Зачем замазали фреску? — спросила она.
Они переглянулись, потом тот, что был постарше, ответил:
— Для строительных работ, барышня. Вся веранда будет переделана. Доктор Виленский приказал.
В конце концов их дом и вправду превратили в больницу. За несколько недель из веранды сделали настоящую больничную палату на десять коек, с отдельной комнатой для медсестер на одном конце. Стену между спальней для гостей, где после маминой смерти ночевал папа, и швейной комнатой снесли, и в получившемся просторном помещении устроили операционную.
А потом приехали медсестры. Они вышли из коляски в обычном дорожном платье, но, после того как их проводили в комнаты (госпоже Кульман досталась одна из комнат для гостей, а госпоже Чижовой — бывшая комната мисс Бренчли), они переоделись в свой форменный наряд — серые платья с белыми передниками и изящные белые шляпы. Доктор Виленский в этот момент был в отъезде, но папа вернулся с поля, чтобы встретить приехавших, и по тому, как он говорил с госпожой Кульман, стало ясно, что она будет у них почти в таком же почете, как и доктор Виленский. Возраст госпожи Кульман было трудно определить; в ее вьющихся волосах проглядывала седина. Она почти не улыбалась — может быть, потому, что устала с дороги. Вторая сестра была миловидной девушкой немногим старше Кати, с длинной белокурой косой и разрумянившимся с дороги лицом. Казалось, она ужасно стесняется — она почти не подымала глаз и не произнесла ни слова.
Пока сестры переодевались, папа говорил с Дарьей и кухаркой. Госпожа Кульман, разъяснил он, возьмет на себя заботы о больнице и сообщит Дарье обо всем, что ей потребуется. Им понадобятся еще две горничные и помощник на кухню, а как только начнут прибывать пациенты, прачке из деревни придется приходить каждый день, а не два раза в неделю. В приготовлении еды для пациентов кухарке следует выполнять указания госпожи Кульман.
Остаток дня сестры проверяли по описи содержимое привезенных ящиков, так что Нина не видела их до ужина. Зато к тому времени все в доме каким-то образом успели разузнать, что госпожа Кульман — опытная медсестра, вдова морского офицера, служившего под началом адмирала Рожественского в Цусимском проливе. Молоденькая сестра, госпожа Чижова, тоже оказалась из благородной семьи. К тому же выяснилось, что девушка вовсе не страдает чрезмерной застенчивостью — бедняжка просто немая. Она объяснялась знаками либо писала то, что хотела сказать, в маленьком черном блокноте. У Нины отпали все сомнения, когда сестры явились на ужин и она увидела на поясе у молоденькой висящий на цепочке блокнотик. За столом доктор рассуждал о клиниках в Европе, а госпожа Кульман сравнивала условия в российских и финских больницах. Было очевидно, что госпожа Кульман — серьезная, умная женщина. Она рассказала, как после смерти мужа решила посвятить свою жизнь уходу за больными. Пройдя курс в Институте диаконис в Хельсинки, она вернулась в Россию, чтобы обучать медсестер в одной частной петербургской больнице. Русские больницы — это сущий ужас, сказала она; медсестрами там работают в основном безграмотные крестьянки или самые неотесанные из горожанок. Да и некоторые врачи немногим лучше — оперируют до сих пор в грязных фартуках на растрескавшихся деревянных столах. Но повсюду в мире условия содержания в больницах улучшаются — наступит черед и России. Госпожа Чижова (тут суровая госпожа Кульман позволила себе улыбку) была одной из ее учениц.
