не надо было объяснять.
– Она первая завела разговор, потому что испытала то же, что и ты?
– Да. Она старше и подсказала мне, что есть службы помощи, я могу быть анонимной. И что ее мама плакала вместе с ней, когда узнала… – Девочка поежилась, оглядываясь и хмурясь. – Я не думала, что окажусь здесь один на один с вами.
– Разве не лучше поговорить лично с тем, кто прошел через подобное?
Милена хлопнула глазами, осмотрела меня с острых кончиков туфель на шпильке до ухоженной макушки.
– Не может быть!
– Может. И я научу тебя, как этому противостоять, потому что это ненормально. Неправильно. Так не должно быть.
– Вы… он… вас…
– Только морально. Я боялась показать нос из комнаты и сходить в туалет. Одевалась в несколько слоев одежды, а на семейных вечерах прятала ноги под стулом.
Милена не мигая смотрела на меня.
– Мой отец запрещает надевать мне юбки. – Девушка закусила губу.
– Прикрывается заботой о здоровье и безопасности?
– Да. И покупает мне вещи. И белье… Я знаю, что не имею права его ненавидеть, но ненавижу…
– Ты имеешь право голоса, право на защиту своего тела. Ты имеешь все права, Милена, и не лишай себя сама ни одного из них! Сейчас я тебе расскажу, как мы работаем, а потом ты скажешь, хочешь ли ты, чтобы мы тебе помогли, или нет.
– А мама? – Губы девочки дрожали. – Я не хочу, чтобы она страдала.
– Мы сделаем все максимально мягко. Без твоего согласия ничего не будет. Ты выслушаешь меня?
– Д-да.
– Камеры поставь так, чтобы были незаметны. Не провоцируй, веди себя естественно, а то только себе навредишь. Хорошо? – Я передала все необходимое в небольшой косметичке.
Руки Милены тряслись, когда она взяла у меня “троянского коня”.
– Мы можем остановиться в любой момент, когда ты скажешь. Я не задам вопросов. Даже если уже все будет отснято.
– А кто увидит эти записи?
– Там флешки, вся информация будет хранится на них. Если ты передумаешь, то просто выбросишь их или очистишь. Только аппаратуру попрошу вернуть, если не против. Она жуть какая дорогая и нужная. – Я мимолетно коснулась руки девушки.
– Конечно. – Милена кивнула, опустив голову, крепко-крепко сжала косметичку и бросила на меня просящий взгляд.
– Если ты сомневаешься в своем поступке – ты уже хорошая дочь. Мы обязательно с тобой посмотрим вместе отснятый материал, и я тебе честно скажу, что вижу лично я. Как тебе?
– Да. Да, хорошо, – как болванчик закивала головой девушка, ежась.
Ей было не по себе – оно и понятно. И все последующие дни съемки материала она жутко сомневалась, постоянно была со мной на связи, но никогда не говорила действительно о том, что наболело.
Общаясь с ней, я вспоминала себя и думала: что было бы, если бы в один момент меня тоже поддержали? Что, если бы не случилось то, что случилось? Как бы сложилась моя жизнь и жизнь мамы и…
Звонок оборвал мои мысли. Незнакомый номер.
– Да?
– Далеко за кофе ходите, а говорили, что на первом этаже. Я уже и с поисковой бригадой прошел, и с собаками – не нашел. Может, вы где-то под плинтусом? – Ванин голос я не спутала бы ни с чем.
– Да, там, в углу, поищите получше.
– А не хотите выползти на чашку чая?
– Обсудить прогресс в индустрии секс-игрушек? Нет, спасибо, – отрезала я.
Любила я так бить сразу в глаз: куча вопросов отпадала, да и собеседник с лопаток пока поднимется, там и я уже соображу, что делать.
– София, ну вы же не такая, какой хотите показаться.
– Думаете, что знаете меня? Хотите сделать из меня клиентку?
– Друга, Софа, просто друга. Как прошел разговор с Лизой?
Я замолчала.
– Сомневаетесь в ней? А она хорошо врет, вот только поступки краше слов. Не хотите поделиться?
– Нет, я занята, простите! – И пока Ваня не успел вставить свои два слова, я выпалила: – Хорошего вечера.
И повесила трубку.
Знаю, что только что подтвердила догадки гуру любви. Знаю, что сама дала повод думать, что не справляюсь с ситуацией с Лизой.
Но я действительно не справлялась! Я не была всесильной, особенно с людьми, которые находятся в ближайшем кругу. Самых родных и близких мы готовы оправдывать в своих глазах всеми правдами и неправдами.
А спустя два дня мы полностью собрали кейс для мамы Милены. С девочкой мы дважды пересмотрели все, записали все факты, и я увидела, что она смелеет. Когда эмоции владеют нами, мы часто не можем рассуждать здраво, сомневаемся в себе. Но когда факты написаны на бумаге, то все куда как проще.
Мой учитель говорил: нет на бумаге – нет нигде.
И это работает.
– Милена, ты согласна показать все это маме?
– Да, – она отвечала часто односложно, все море невысказанных слов плескалось в глубине глаз девушки.
– Отлично. Завтра я подойду к ней после работы и попрошу уделить мне немного времени.
– Мне надо прийти?
– Нет. Первой реакцией твоей мамы будет отрицание – так работает наш механизм защиты, и ты можешь сорваться, не выдержать этого. А твоей маме нужно самой дойти на медленном огне внутренних рассуждений до всего.
– Ладно. – Челюсть Милены, казалось, свело от напряжения, а взгляд стал загнанным.
– Не представляй ничего. Не накручивай себя. Сейчас ты находишься уже в сжатом кулаке, его можно только раскрыть.
– А если мама не поверит? Если… перестанет со мной разговаривать? Б-б-бросит меня?
Я содрогнулась, сглотнула вязкий ком прошлого.
– Судя по информации о ней, такое маловероятно. Но даже если случится самый худший сценарий, твой мир не рухнет: я держу небосвод. – Я улыбнулась девушке, не видя перед собой ее лицо.
Я видела свою боль двадцатилетней давности.
– Я вас слушаю. – Мама Милены смяла ремень сумки
