— Любишь Хичкока? — улыбнулся Никита.
— Обожаю.
— «Птицы», — полувопросительно предположил он.
— «Психоз», — сказала Нина.
— «Головокружение».
— «Завороженный».
— «Окно во двор».
— «Веревка». Я считаю «Веревку» лучшей экранизацией Достоевского, притом что это вообще не экранизация.
— Интересная мысль. Мне как-то не приходило в голову взглянуть на картину под этим углом, — признался Никита. — А что еще ты любишь?
— У Хичкока?
— Нет, вообще в кино.
— Банально звучит, но я люблю хорошие фильмы. Обожаю старое американское кино. Черно-белое. В нем есть своя эстетика, своя особенная красота. Черно-белая пленка дает удивительную глубину кадра, светотень, моделировку, фактуру… Я увлеклась, когда в институте училась. Мы изучали историю костюма, а старое американское кино — это целая энциклопедия. Я пересмотрела кучу фильмов. Даже мечтала создать черно-белую коллекцию в стиле ретро и назвать ее «Кинематограф». Знаешь, как у Левитанского: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино…»
— А почему «мечтала»? — Никита сделал ударение на последнем слоге.
— Ну… — Нина бросила на него сумрачный взгляд исподлобья. — Причин много. Я еще не доросла до самостоятельной коллекции. И потом, я боюсь, люди не поймут. Кинематограф стал цветным. Я как-то раз увидела в телепрограмме «Касабланку», обрадовалась, а фильм оказался искусственно раскрашенный. Все удовольствие пропало.
— У меня целая коллекция старых американских фильмов. И «Касабланка» есть. В черно-белом варианте, — успокоил ее Никита. — Можем посмотреть, когда захотим. А черно-белое кино и сейчас снимают.
— «Список Шиндлера», — подсказала Нина. — Великий фильм, но не тема для коллекции от кутюр.
— Ты все-таки не бросай эту затею. Затея отличная.
Они вернулись в поселок.
— Ну что? — спросил Никита, остановившись у коттеджа Павла Понизовского. — Едем в Палангу?
— Я устала, — призналась Нина, — хочу немного отдохнуть.
— У нас полно времени. Сейчас только полшестого. Давай я зайду за тобой в восемь.
— В восемь? А это не поздно?
— Шутишь? В Паланге жизнь начинается после десяти вечера. Я покажу тебе свою яхту… С берега, с берега, — поспешил успокоить ее Никита. — На Мадейру сегодня не поплывем. Потом пойдем куда-нибудь поужинать…
— Мне кажется, я проголодаюсь где-то ближе к февралю, — заметила Нина.
— Дождемся вечера, там видно будет. А потом, если захочешь, давай пойдем потанцуем.
Опять знакомое облачко набежало на ее лицо, но она решительно тряхнула головой:
— А давай.
Вернувшись домой, Никита принял душ, побрился и, что было ему совершенно несвойственно, начал изучать свой гардероб. Предстоящий поход в ресторан можно было считать их первым свиданием, и ему хотелось не ударить в грязь лицом. Вся его одежда была спортивного стиля, но здесь все так одевались. Разве что туристы-провинциалы приходили в рестораны в тяжелых костюмах с галстуками, но такие попадались все реже.
Наконец он выбрал белые джинсы, черную рубашку и белую джинсовую куртку, которая могла сойти за пиджак. К этому костюму у него были белые итальянские мокасины.
Ровно в восемь он подъехал на машине к коттеджу Павла, который уже мысленно называл коттеджем Нины, и ее «сторож» заранее возвестил о его приближении.
Она открыла, все еще закутанная в банную простыню, с тюрбаном из полотенца на голове.
— Извини. Я задремала и не заметила, что уже поздно. Проходи, присядь. Я сейчас.
— Мы никуда не спешим. Что ты наденешь?
Она обернулась уже в дверях спальни.
— Я думала, брюки. В Паланге, наверное, уже прохладно. А что, это так принципиально?
— Тебе нужно носить мини-юбки. Грех прятать такие ноги.
— Вот загорю как следует…
— Нет, давай сейчас.
— Ну, жди.
Нина ушла в спальню, а Никита, оставшись в гостиной, опять принялся изучать загадочный рисунок. Воровато оглядываясь, он вытащил лист из рамки, но на обратной стороне не было ни подписи, ни даты, ни каких-то пометок. Он еле успел вставить лист на место, когда Нина вернулась.
На ней было белое льняное платье-халатик, доходящее до середины колена, отороченное узким черным кантом. Ее лицо, поразившее его при первой встрече своей меловой бледностью, за два дня успело покрыться легким золотистым загаром. Никита заметил, что она немного подкрасилась: удлиненные к вискам глаза казались особенно глубокими и загадочными. Волосы были сколоты на затылке какой-то хитроумной пряжкой с круглой перламутровой вставкой. Она надела черные туфельки на шпильках и повесила на плечо маленькую вечернюю сумочку на тонком ремешке.
— Так сойдет?
Она была ослепительна. Никита это честно признал.
— Скажешь тоже! Ладно, идем. — Нина подхватила свою белую ажурную шаль, висевшую на стуле, и повернулась к Кузе:
— Кузя! Ты остаешься за старшего. Сторожи!
Кузя жалобно заскулил, сообразив, что его с собой не берут, потерся об ее ноги, но потом послушно ушел на место.
Возле дома их ждал маленький двухдверный джип с причудливым и забавным радиатором. Нина никогда такого раньше не видела. Ей понравилось, что у Никиты такая компактная машина. В Москве она привыкла к громадным джипам величиной с автобус, но они ей не нравились. Они напоминали машины, в которых разъезжали по Чикаго 30-х годов американские гангстеры.
— Запрыгивай.
В машине Никита предложил ей выбрать музыку, но Нина сказала, что по правилам выбирать должен тот, кто сидит за рулем. Он засмеялся и врубил Глена Миллера. Они быстро домчали до Паланги под «Серенаду Солнечной долины», и Никита сразу свернул к яхт-клубу. Оставив джип на стоянке, они пошли вдоль причала. Зябко ежась, Нина накинула шаль.
— Хочешь мою куртку? — спросил Никита и уже начал снимать ее, но она молча покачала головой. — Вот моя яхта.
— «Антарес»? — переспросила Нина, прочитав надпись на корме.
— Это звезда, — пояснил он.
— Я знаю. Мне почему-то казалось, что яхтам дают женские имена.
— А кто сказал, что «Антарес» не женское имя?
— Антарес — это значит анти-Арес, то есть противостоящий Аресу. А Арес — это то же самое, что Марс, бог войны. Я где-то читала. — Нина вдруг почему-то смутилась.
— А разве богу войны не может противостоять женщина? По-моему, вполне логично. Но я готов назвать яхту «Ниной», если ты взойдешь на борт.
— Ну зачем? — заупрямилась она. — Я уже все видела. Яхта красивая.
— Смотри. — Никита указал куда-то вниз. — Она пришвартована. Она не тронется с места. Считай, что это продолжение причала.
