Рассказывая о сестре, Ксения улыбалась, её взгляд потеплел, а в голосе звучала нежность. Встав со стула, она подошла к окну и подставила лицо солнечным лучам.
— У нас завязалась переписка по Интернету, — продолжила она. — Каждый день общались. Сейчас она учится и работает, списываемся пару раз в неделю.
— А мать? — поинтересовалась я. — С ней вы так и не поговорили?
Ксения, вся озарённая солнечным светом, щурилась, устремив взгляд в небо.
— А что мать?.. Настя, конечно, не утерпела и рассказала ей обо мне, но она так и не изъявила желания со мной пообщаться. Может, из-за чувства вины не решилась — не знаю.
— Так может, вам самой стоило проявить инициативу? — заметила я. — Если она чувствует себя перед вами виноватой, то может так и не решиться... И так и будет жить с этим грузом до конца.
— Ну, так она почти тридцать лет с этим грузом живёт — привыкла, наверно, — усмехнулась Ксения холодно. — А может, и нет никакого груза... Ладно, довольно об этом, Лёнь.
Она отошла от окна, склонилась над раковиной и плеснула себе в лицо пригоршню воды. Я подала ей полотенце и сказала:
— И всё-таки, на вашем месте я попробовала бы поговорить с ней... Кто-то должен сделать первый шаг. А недосказанность — это плохо... Может быть, она просто боится, что вы не захотите с ней разговаривать? Особенно учитывая то, что в Сочи вы ей не открылись, дав понять, что налаживать отношения не желаете. Она ведь могла и так это расценить.
Ксения задумчиво взяла меня за руки. Её ладони были прохладными и чуть влажными после умывания.
— Вы слишком хорошего мнения о людях, — улыбнулась она.
— А зачем думать о них плохо? И вообще, как вы о людях думаете, той стороной они к вам и поворачиваются, — сказала я. — Если видите в них только плохое — ну, так и они и будут такими по отношению к вам.
— Это вам надо работать психологом, а не мне, — усмехнулась Ксения. — Может, вы и правы... Но оставим эту тему сейчас, если вы не против. Мне, кстати, пришла в голову одна идея насчёт этих фотографий. Хочу сделать вам подарок... Но это займёт какое-то время, придётся подождать.
— Хм, вы меня заинтриговали... Ну хоть намекните!
— Пусть это будет сюрпризом.
Повидла получилось шесть с небольшим литров. То, что осталось после расфасовки, я выложила в баночку из-под томат-пасты, а на столе рядком красовалось шесть литровых банок, ожидающих закатки. Пока кипятились крышки, Ксения с гулким звяканьем выскребала ложкой кастрюли дочиста.
— Мм... Объеденье! Потрясающий домашний вкус, — хватила она.
— Так возьмите баночку или даже две, если хотите, — предложила я. — Я уже двенадцать литров сварила, с этой партией будет восемнадцать... Нам — выше крыши. Хватит и ещё останется.
— Спасибо, — засмеялась Ксения. — Честно говоря, не откажусь... Уж очень вкусно! Домашнее повидло — это просто сказка. В супермаркете такого не купишь.
Потом мы пили чай с остатками повидла, устроившись на крыльце. Дневное солнечное золото превратилось в вечерний янтарь, в мельтешении зайчиков появилось ленца и усталость. Несколько утомлённых "зайцев", забравшись ко мне на колени, сонно затихли там, один даже залез в карман фартука, а другой принимал ванну в золотисто-коричневой глубине моей чашки. Ещё парочка облюбовала обтянутые джинсовой тканью колени Ксении, но там им было жестковато, и они то и дело ворочались с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее. Шляпа Ксении висела на завязках у неё за спиной, а в глазах притаился тёплый отблеск вечера. Мне было легко и приятно таять и млеть в этом ни к чему не обязывающем летнем времяпрепровождении, даже роковая острота августа смягчилась и отошла за беспечный шелест яблоневых крон. Тихое, светлое небо с ванильной дымкой облаков, соседские крыши и кустик полыни у крыльца, вкус ещё тёплого повидла и чайный уют...
Внезапный звонок мобильного прервал эту идиллию.
— Лёнь, ты где?
— Привет, Саш... Я на даче опять, с яблоками вожусь. Пять литров сока и шесть повидла получилось.
После обнаружения той верёвки с петлёй Александра всё время беспокоилась за меня. Хоть вслух она ничего не говорила, но по её глазам было видно, чего ей стоило уезжать утром на работу, оставляя меня одну. Бывало, она звонила по два-три раза за день — просто чтобы услышать мой голос.
— Ну, молодец... Ладно, только долго там не засиживайся.
— День сегодня замечательный, Саш. Домой даже как-то не хочется... Последние тёплые деньки. Осень скоро...
— Ну ладно, ладно. Не сиди только совсем-то уж дотемна.
Когда я вернулась на крыльцо, Ксения полюбопытствовала:
— А Саша — это кто?
— Старшая сестра Яны, — объяснила я. — Я временно у неё живу. Она очень меня поддерживает сейчас. Просто неоценимо. Ну и я её тоже... стараюсь.
— А она тоже творческий человек?
— Нет, Саша — предприниматель. У неё сеть подарочно-цветочных магазинов.
Тихий, янтарно-солнечный вечер наливался тёплой, медовой зрелостью. А Ксения тем временем спускалась со второго этажа с книгой в руках.
— У вас тут, оказывается, целая библиотека! Лёнечка, вы любите стихи?
— Люблю, — ответила я.
— Тогда вот, Федерико Гарсиа Лорка, "Дождь", — объявила Ксения, становясь в позу декламатора.
Есть в дожде откровенье — потаенная нежность.
И старинная сладость примиренной дремоты,
пробуждается с ним безыскусная песня,
и трепещет душа усыпленной природы.
Это землю лобзают поцелуем лазурным,
первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
и великая кротость разлита в предвечерье.
Дождь — заря для плодов. Он приносит цветы нам,
овевает священным дуновением моря,
вызывает внезапно бытие на погостах,
а в душе сожаленье о немыслимых зорях,
роковое томленье по загубленной жизни,
неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
и страдание плоти, где таится угроза...
Ксения была прирождённым чтецом. Её голос трепетно оживлял вдохновенно-завораживающие образы стихов, которые причудливо вплетались в канву реальности, перемешиваясь с умиротворённым, летним дыханием яблоневых крон, светлой грустью неба, хмельным золотом солнца.
