Он знал, что его взяли заложником, и рассчитывал остаться в живых.
— Война? Во всем виновата война? — повторила Роза.
Роза, Ричард и Эггер сидели в просторной кухне на заброшенной ферме. В комнате ничего не было, кроме покосившегося стола, хромого стула, на котором сидел немец, да пары табуреток. Горела керосиновая лампа.
— Надеюсь, суда не будет, — тусклым голосом произнес майор.
Его спокойствие задело Розу больше, чем откровенная грубость или оскорбительные слова. Унижение, насилие, шантаж, смерть Пьера Луиджи — вот что пережила она, а для Эггера все завершится обменом пленными?! Роза схватила со стола «кольт» сорок пятого калибра, оставленный там Ричардом, и, держа оружие двумя руками, направила его на немца. Если бы можно было убивать взглядом, взгляд Розы сразил бы фашиста наповал. Эггер напрягся, побледнел, черты его лица исказились, в глазах мелькнул ужас.
— Не будет суда, — произнесла женщина. — Приговор уже вынесен.
— Успокойся, Роза, — вмешался Ричард. — Никто не имеет права убивать.
— А вы? А немцы? А итальянские фашисты? — выкрикнула Роза, раздраженная неуместным замечанием Тильмана.
— Не надо. Ты запятнаешь себя преступлением. — Он осторожно пытался образумить Розу.
— Не лезь, Ричард Тильман, — предостерегла американца женщина, не переставая следить за Эггером и держа немца на прицеле. — Я хочу видеть тебя на коленях, — приказала она эсэсовцу. — Хочу, чтобы ты просил о пощаде. Хочу, чтобы ты молил меня о прощении.
Ее лицо оставалось бесстрастным, но в нем читалась твердая решимость, желание убить. Роза знала: она убьет этого человека, глядя прямо ему в глаза, налитые кровью и страхом.
Она ожидала сопротивления, помня о жестокости и фанатизме нациста. Она хотела отомстить, а не свершить правосудие, и ей было бы легче стрелять в человека, который повел бы себя достойно. Но Фриц Эггер выставил напоказ всю низость своей души. Он рухнул сначала на колени, потом опустился на четвереньки, моля о пощаде. Роза почувствовала отвращение, словно ее мимолетом задела крылом по лицу летучая мышь. Потом ей стало стыдно за эту мразь, что запачкала все вокруг и запятнала ее самое.
Нет, она не может убить Эггера, как не может она раздавить червя из страха забрызгаться грязью, а вовсе не потому, что боится погубить свою душу. Роза медленно опустила револьвер, к великому облегчению Ричарда, боявшегося потерять ценного заложника.
Пламя в лампе затрепетало, тяжелое дыхание скорчившегося на полу мужчины напоминало хрип загнанного пса. Мохнатая бабочка, залетевшая внутрь лампы, вспыхнула и сгорела, а другая неистово билась о стекло. Вдруг тишину прорезал выстрел. Розе показалось, что оглушительный взрыв произошел оттого, что лопнула, как гнилая тыква, голова Эггера. Кровь и мозг забрызгали все вокруг. А на изуродованном лице немца застыло зловещее выражение, как у игрушечного пупса с продавленной головой. Эггер вытянулся во весь рост, последний раз конвульсивно дернулся и навечно затих.
Роза и Ричард почувствовали кисловатый запах пороха и, обернувшись, увидели Клементе. Он спокойно сжимал в руках автомат.
— Так надо было, — ровным голосом произнес добрейший Клементе.
Он казнил немца не потому, что ненавидел фашизм, не для того, чтобы отомстить за невинные жертвы, и не из-за жестокостей, совершенных Эггером. Эсэсовец осмелился запачкать мечту, извечную мечту Клементе.
В небе застрекотал легкий немецкий разведывательный самолет.
— «Шторх», — безошибочно определила Роза.
— Солдат сбежавших ищут, а может, нас, — отозвался Ричард.
Он придавил рукой ее плечо и не дал Розе встать. Самолет покрутился немного в воздухе, пилот в шлеме и в очках свесился из кабины сначала в одну сторону, потом в другую. Примитивная машина и незатейливый способ наблюдения напоминали вылет времен Первой мировой войны. Потом разведчик не торопясь развернулся и исчез за горизонтом.
Роза потянулась, сидя на траве. Легкий ветерок взъерошил ей волосы. Так хорошо было смотреть на закатное солнце и дышать ароматом полей. Это напомнило Розе детские годы, позволило на минуту забыть о пережитой трагедии. Но только на минуту, не более.
— Какого черта немцы здесь рыщут? — раздраженно произнесла Роза. — За пару дней они обратили нашу армию в бегство. Армия Италии стерта в порошок. Дунь — и нет ее! Жалкий конец, — вздохнула она.
Высоко в небе пронеслась эскадрилья самолетов. Это были «Либерейторы», промчавшиеся, отливая серебром, в лучах заходящего солнца.
— Домой летят, — пробормотал Ричард, провожая взглядом боевые машины.
— Завидуешь? — спросила Роза.
— Не знаю. Может, просто хочется вот так полететь навстречу свободе.
Солнце уходило за горизонт, и оцепеневшие от вечерней прохлады, предвещавшей скорое наступление осени, комары медленно поднимались в воздух. Низко проносились последние ласточки. С тех пор, как Роза и Ричард встретились, они обменивались лишь малозначительными словами, теми, что требовала ситуация. Теперь Ричард обнял женщину и попытался ее поцеловать.
— Оставь, — сказала она, отворачиваясь.
— Почему? — спросил американец.
Его задела неожиданная холодность Розы.
— Я не стану объяснять почему, — резко ответила она.
— Но я хочу тебя, — страстно прошептал он, сжимая объятия.
— Когда-то ты говорил: я люблю тебя, — с упреком напомнила Роза.
— Я и сейчас могу это повторить.
— Да, если очень попросить… — усмехнулась она.
— Ну перестань, расслабься, — уговаривал мужчина.
Его губы искали рот Розы.
— Нет, нет и нет! — решительно воспротивилась она.
— Есть причина? — спросил он, помрачнев.
— Скажем так: в моем возрасте о страсти уже не думают.
Слова Розы прозвучали не очень убедительно, но она искала хоть какое-нибудь оправдание.
— Так что же между нами встало? — настаивал Ричард.
— Война, — сказала Роза и, отступив шаг назад, спросила: — Ты что, не видишь, на кого я похожа?
На ней были серые фланелевые брюки на два размера больше, чем нужно, затянутые в талии ремнем Джулио. Рубашку тоже дал Джулио. Волосы давно следовало подстричь и уложить. Розе пришлось затянуть их на затылке голубой ленточкой. Она чувствовала себя грязной и оборванной, как старуха цыганка.
— Желание не угасает и в войну, — сказал Ричард.
То, что Роза отвергла его, лишь распалило Ричарда.
— Перестань, не ломайся, как девочка, а веди себя как женщина, — произнес он.
— А ты перестань изображать из себя американца, который знает все про всех, — парировала Роза.
