Во-первых, позвольте мне сказать, что не все, о чем Вы прочли в газетах, правда. В деле со Стаупитцем с моей стороны не было злобы. Я все еще считаю его великим режиссером и восхищаюсь им как художником. Я и сейчас уверен, что "Ночь во время праздника" — это фильм, который с художественной точки зрения должен был принадлежать Стаупитцу, если бы ему дали его закончить так, как он хотел, и тогда, когда он хотел. Я часто думаю об этом. Какая ирония, что я должен был достигнуть своего нынешнего положения за счет человека, которым я так восхищался и о работе которого мы с Вами говорили часами. Но то, что я сделал, было неизбежным. Если Вы захотите выслушать меня, то я смогу объяснить Вам кое-что лично.
Прежде чем так поступить со Стаупитцем, я много думал об одном нашем разговоре как-то ночью в Нью-Йорке, вызванном статьей Стефана Рейли. Я был крайне поражен тем, что Вы тогда сказали, передавая мне содержание его статьи, что тот, кто думает так, как мы, всегда потерпит поражение от Вилли Сейермана, потому что нас всегда мучают угрызения совести, чего они — Сейерманы — лишены. Я, кажется, помню, что Вы считали нас слишком трусливыми, слишком наивными, слишком неопытными и что из-за этого в конце концов Вилли Сейерман взял верх и все-таки нам пришлось уступить, потому что вся власть была у них. А все мы, отказавшись участвовать в коммерции, отказавшись бороться, сами себя лишили права сказать, к-а-к коммерция должна диктовать искусству. Мы согласились, кажется, что диктат коммерции в искусстве будет возрастать, потому что искусство стало теперь достоянием средств массовой информации, а это либо политика, либо бизнес. И, насколько я помню, мы согласились, что, учитывая эти обстоятельства, единственный благоразумный курс для таких, как мы, попытаться ухватить рычаги власти.
Теперь я понимаю, что, когда мы вели эти беседы, вы рассуждали диалектически, в том смысле, что выдвигали идею, чтобы проверить ее на прочность. Вроде бы мы не пришли тогда к определенному выводу о ценности этого конкретного аргумента. И вот я принял ваш аргумент и сделал дальнейший шаг, воплотил его в действие. Это все, что я могу сказать в оправдание моего поступка.
Абстрактно можно бесконечно рассуждать о его целесообразности и о том, выдержала теория испытание или нет. Может быть, "если начинаешь плясать под дудку дьявола, то начинаешь ему принадлежать". Это еще предстоит узнать. Меня заставила так поступить внутренняя убежденность, что я знаю, как надо делать кинофильмы, и могу заставить всех поступать по-моему. И лучше чтобы выпуском картин управляли такие, как мы с Талбергом, чем оставить это на Луиса Б.Мейера или Вилли Сейермана. Надеюсь, Вы поймете, что это не покаяние и не бравада.
Мне очень не хватает вас, Пауль, Вашей проницательности, Вашего понимания, Вашей широты и тонкого проникновения во все. Мне не хватает Ваших знаний, которые обширнее и глубже моих, Ваших советов, помощи и дружбы. Как было бы хорошо, если бы я смог уговорить Вас приехать сюда! Мое самое сокровенное желание — чтобы Вы работали на этой студии, скажем, в качестве литературного редактора, или как писатель в штате студии, или в любой другой должности, которая может Вам подойти. Я на самом деле разбился бы в лепешку, чтобы увидеть вас здесь, и мы могли бы великолепно проводить время. Правда, это чудесное место. Климат здесь сказочный — я купаюсь в океане даже в феврале. А если Вы захотите покататься на лыжах, то в нескольких часах езды отсюда, в горах, есть снег. Что касается девочек, то их здесь даже слишком много. Станете избалованным. Скорее приезжайте сюда.
Александр.» * * *
Группа, ожидавшая в просмотровом зале прогона чернового монтажа "Жизни богача на широкую ногу", состояла из режиссера фильма Дэвида Уоттертона, контролера Сэма Фроуба, Сола Джессепа, распределителя ролей Мо Перльмана и руководителя отдела рекламы Пита Фентона, который только что кончил рассказывать анекдот про Александра Сондорфа. Клубы табачного дыма заполняли маленькую и довольно убогую комнату, а какова была степень нервного напряжения, можно было судить по хриплым смешкам, которые проскакивали то там то тут, как электрические разряды в тяжелый предгрозовой день. Александр вошел в просмотровый зал в сопровождении Лорны Дрисколл, блондинки лет пятидесяти с решительным выражением лица.
— Кажется, у всех хорошее настроение, — сказал Александр, уловив атмосферу смеха, еще витавшего в комнате.
— Ух, я рассказывал о вас клеветнические анекдоты, — сказал Пит Фентон.
— Надеюсь, смешные? — улыбнулся Александр, садясь на предназначенное для него место. — Порядок! Поехали!
— Александр, — сказал Джессеп, — Мо предлагает просмотреть несколько девушек, которые хотят сниматься в кино. Он предпочел бы, чтобы и вы были там. У вас есть время?
— М-р Сондорф, я очень ценю ваше мнение, — обратился к Александру Мо Перльман.
— Спасибо. Непременно посмотрю. После фильма устроим просмотр. — Он взглянул на часы. — Сколько идет фильм?
— Час пятьдесят пять, — сказал режиссер Дэвид Уоттертой. — Вам кажется, что это немного длинно?
— Давайте посмотрим картину, а там решим.
"Жизнь богача на широкую ногу" — это история нью-йоркского мальчишки из рабочей семьи. Привлекательный и обаятельный мальчик работал коридорным в одном из больших отелей и мечтал о такой же шикарной жизни, как та, что проходила перед ним. Мальчик находит благодетеля в лице богатого, воспитанного и образованного джентльмена, которого играет Адольф Менджау. Богач полюбил мальчика и принял к себе на работу в качестве секретаря. Стараясь во всем походить на своего благодетеля — предмет его восхищения, он приобрел лоск и грацию и впитал всю атмосферу мира богачей. В конце концов мальчик был принят в обществе, к которому всегда хотел принадлежать. У него даже завязался роман с богатой девушкой из влиятельной семьи. Когда он всего этого добился, внезапно обнаружилось, что его благодетель, которого он так уважал, просто самоуверенный мошенник высшего класса.
Психологическая подоплека фильма заключалась в том, что мнимые родственники — мальчик и богач мошенник — с глубокой нежностью относились друг к другу. Этот мошенник настолько естественно вел себя, что сохранил симпатии окружающих даже после того, как его разоблачили. На обаятельном поведении героя, который искусно втерся в доверие к людям высшего общества, и держался весь фильм.
Когда просмотр окончился и зажегся свет, все замерли в ожидании. Несколько минут, пока Александр собирался с мыслями, стояла полная тишина и все пристально смотрели на него.
