— Что-то не похоже, — неуверенно бормочу, а Илья уже едко замечает китайцу:
— Смотрю, ты не на шутку прибарахлился? Занятно. Раньше тебе хватало двух штанов, халата и мокасин. И рисины под циновкой в драной лачуге. По какому поводу так вырядился, мастер Янг?
Мужчина молчит, и Люков сердито цедит:
— Давай же, Донг! Какого черта делаешь вид, что не понимаешь меня? На хозяина, небось, брешешь по-русски?
— Ты! — неожиданно сплевывает сквозь зубы китаец, подавшись вперед. — Неблагодарный зубастый щенок! Отродье безголового пса! Ошметок хвоста гремучей змеи!
— Точно, — принимает выпад парень. — Здесь я с тобой согласен. Зубастый, и с псом это ты верно подметил.
— Блевок дохлой саламандры!
— Угу.
— С памятью короче, чем хвост осла и нос обезьяны! С сердцем меньше желудя!
— Ну, пусть так. Хотя я еще не забыл свои ругательства. И твои тяжелые оплеухи в наказание за них. Гляжу, ты запомнил все.
— Все. — Я сама не замечаю, когда тон разговора мужчин меняется, из сердитого превращаясь в тихий диалог. — Ты никогда не был послушным мальчишкой и иногда заслуживал наказания.
— Не был.
— Глупый, но всегда самый дерзкий. Смело раздувающий тлеющие угли и лезущий на рожон.
— Я быстро научился запоминать уроки. Благо, в учителях недостатка не было.
— Вижу. Твоя?
— Моя.
— Уверен, что заслужил?
— Нет. Но рук убирать не стану, Донг, нравится тебе это или нет.
Я едва ли понимаю, о чем речь (обо мне или показалось?), а китаец уже смеется. Щурит глазки-щелочки, всплескивает себя довольно ладошками по пухлым бокам.
— Гляди ты! Неужто со мной говорит мужчина, а не желторотый обидчивый птенец?
— Да, как видишь, оперился.
— Простил ли?
Пауза молчания почти звенящая. Вязкая и волнующая, вибрирующая на волнах сдерживаемых чувств в особом вакууме тишины, вобравшем нас троих. Когда проходит минута и мне уже кажется, что вопрос китайца так и останется без ответа, с губ Люкова все же срывается:
— Не уверен.
— Пусть так, — соглашается с его выбором Донг. Подняв подбородок, протягивает к парню небольшую натруженную ладошку в желании получить его апельсинового дракона.
— Достань! — шагнув навстречу, почему-то обращается ко мне, и я послушно извлекаю из фигурки аккуратное печеньице. Разломив, достаю ленточку и передаю китайцу. — Ешь! — следует немедленное указание. — А свое ему отдай.
— Но ведь… так, наверно, нельзя?
Я хорошо запомнила действия китайца в отношении чужих предсказаний и пытаюсь возразить, не понимая тайного умысла такого обмена, но мужчина настаивает.
— Илья? — оборачиваюсь к Люкову за помощью, однако натыкаюсь на взгляд, озадаченный не меньше моего, удивленный и растерянный одновременно.
— Трусишь, красавица? А на вид такая смелая, — улыбается Донг. — Что ж, это всего лишь игра, — разводит руки в стороны, — поступай, как хочешь.
И я решаюсь — игра так игра. Вручаю Люкову свое печенье, а его — уверенно сую за щеку. Проглотив лакомство, не успеваю даже ахнуть, как обе бумажки облачком пыли распадаются в пальцах китайца.
— Циркачей сегодня здесь, как баб с пирожками на рынке в базарный день, — ворчит не зло парень. — Кончай с этими трехгрошовыми фокусами, Донг. Не впечатляет.
— Помнится, когда-то своими фокусами мне удавалось вырвать улыбку у одного молчаливого мальчишки, — грустно фыркает мужчина. — Тогда они не казались ему такими уж дешевыми.
— Тогда я обходился малым. Появляющийся за ухом юань и твои исчезающие пальцы казались мне верхом таинства.
— Я помню.
— Вот и у меня память не такая уж короткая. Так что с предсказанием, Донг, озвучишь? Или звезды вдруг замолчали?
— Звездам всегда есть, что сказать, даже такому неблагодарному щенку, как ты. Услышал бы.
— И что они сегодня говорят?
— Что руку в его пасть совать опасно. Но это говорит тебе твой старый друг Донг, а звезды… — Китаец задумывается. — Звезды хотят, чтобы вчерашний щенок понял: та, что приходит с рассветом и говорит с солнцем, остается до заката, но исчезает вспышкой с грозой набежавших туч. Украшение человека — мудрость, украшение мудрости — спокойствие, украшение спокойствия — сила и отвага. Ну, а украшение отваги — мягкость. Помни: тот, кто мягко ступает, далеко продвинется на своем пути.
— Ну, а ты, рассветная, знай, — обращается китаец ко мне, подавшись вперед, — каждому причитается столько счастья, сколько он сам в силах подарить. Тот, кто не ждет благодарности, никогда не будет разочарован. Одаришь — получишь в стократ больше, и тени за спиной исчезнут навсегда.
Тени. Проклятые тени. Я сегодня почти забыла о них, а ведь наверняка где-то там Михаил уже сообщил Игорю, что встретил меня. И где встретил, тоже сообщил. И о мнимом замужестве упомянул…
Донг замолкает, а я не знаю, что сказать, глядя в черные зрачки. Перед глазами вдруг встает ненавистное лицо моего мучителя — всего на мгновение, но так ясно: бритая налысо голова с татуировкой над виском, стальной взгляд из-под тяжелых бровей, обещающий отыскать, где бы я ни была, поигрывающая на узких губах уверенная ухмылка… Парень словно воочию появляется в гостиной, и я, прикрыв ладонью лицо, отшатываюсь назад. От него, от Люкова, от Донга, не сумев сдержать испуганного вскрика.
— Что с тобой, Воробышек? — знакомые руки тут же находят меня и возвращают к Илье. Поворачивают к парню лицом. Господи, если бы я только могла прижаться щекой к его горячей груди — крепкой, надежной, — я бы, наверное, забыла обо всем. А так… снова думаю черт знает о чем. — Испугалась предсказания? Так это все ерунда.
Я поднимаю глаза и встречаю темный взгляд. Колючий для всех, но такой успокаивающий для меня.
— Нет, Илья, извини, — пробую улыбнуться. — Просто… устала, наверно, да и вспомнилось некстати кое-что. Спасибо вам, Донг, — поворачиваюсь к задумчиво взирающему на меня мужчине в искренней благодарности, радуясь, что так быстро взяла себя в руки. — Замечательное предсказание. Это было незабываемо!
Не знаю, поверил ли Люков внезапной перемене моего настроения, но он не спешит отвести внимание. Всматривается напряженно в лицо, даже когда позади раздается голос его отца, нахваливающий вклад Донга во всеобщее веселье, радушно приглашающий гостей пройти к свежеубранному столу, чтобы продолжить праздник.
— Не пугай меня, Воробышек, — очень серьезно говорит, заставив сердце трусливо съежиться, а уста онеметь от таких неожиданных слов. — Хочешь чего-нибудь выпить? Ты побледнела, и мне это не нравится.
Люков не склонен к проявлению эмоций, я это хорошо знаю, так неужели мне не чудится живое участие в его словах?
