Он задумался, положив руку на лоб, как будто у него болела голова. Но он не жаловался. Наконец он сказал:
— Ну что ж, возможно, это так. Да, может быть. Но спасение не у психиатра. Оно во мне. Как только я рассчитаюсь за своего отца, я приду в согласие с самим собой, и все мое неистовство, вся агрессивность останутся в прошлом.
Мы помолчали. Потом я сказала:
— Думаю, твой отец давным-давно знает, что ты исполнил свой долг по отношению к нему, и хотел бы, чтобы ты теперь занялся собой. Если ты согласен поговорить с доктором…
— Ты имеешь в виду психиатра?
— Да, психиатра. Это не значит, что я считаю тебя сумасшедшим…
— Не сомневаюсь, что именно это ты и думаешь. А после прошлой ночи я и винить тебя не могу за это.
— Это не значит, что я считаю тебя сумасшедшим, — повторила я, как будто он ничего не сказал. — Но я вижу, что в твоей душе слишком много боли, которая отравляет тебе жизнь. Зачем же мучиться, когда врач, быть может, облегчит страдания? Ну разве не стоит хотя бы попробовать?
— Ладно, я сделаю все, что ты хочешь. Все, что угодно. Если ты хочешь, чтобы я пошел к психиатру, я пойду.
Я прекрасно понимала, что он соглашается просто потому, что не хочет спорить со мной. Глубоко вздохнув, я сделала новую попытку.
— Ты должен захотеть вылечиться, Скотт. Если ты не захочешь, психиатр тебе не поможет.
— Но я хочу вылечиться. В послевоенные годы я много раз пытался вылечиться разными способами.
Было очевидно, что мы ходим по кругу. Я поняла, что у меня нет другого выхода, как сказать ему грубую правду.
— Ты должен кое-что понять, — сказала я ровным голосом. — Если ты не сможешь справиться с приступами агрессии, то потеряешь меня. Я полагала, что ничто не сможет разъединить нас, но это было слишком самонадеянно с моей стороны. Я думала о себе, как о некой суперженщине, которая все может привести в порядок, если захочет. Но оказалось, что я не суперженщина и не мазохистка. Я ненавижу насилие и не потерплю его в своей жизни. Ты должен это знать. Поверь, если когда-нибудь еще ты попытаешься повторить ту сцену прошлой ночи…
— Обещаю тебе, — сказал он, — клянусь, та ночная сцена никогда, никогда, никогда больше не повторится.
— Я знаю, ты сумеешь бросить пить. Я совершенно уверена в этом.
— Тогда успокойся. Больше не о чем тревожиться.
Я молчала.
— И я схожу к психиатру, конечно, — сказал он после паузы, — но не здесь, а когда вернусь в Нью-Йорк. Я не доверяю европейским психиатрам, которые совсем не знают и не понимают психологию американца.
Это я вполне могла понять. Я вспомнила психиатров, к которым я ходила в Лондоне несколько лет назад. Боже, какими инопланетянами они мне казались. Я чувствовала себя совершенно неспособной объяснить им свои чувства.
— Ладно, — сказала я. — Это, пожалуй, правильно. Дождись возвращения домой.
Он поцеловал меня, мы прижались друг к другу, я поглаживала его по волосам. Мы молчали довольно долго, затем я услыхала его тихий голос:
— А сейчас я хочу поговорить о Себастьяне.
Я резко отстранилась.
— Нет. Мы никогда больше не будем упоминать имя Себастьяна. Я напишу ему и сообщу, что не смогу приехать.
— Но это будет величайшей ошибкой! — произнес Скотт чуть ли не с отчаянием в голосе. — Безусловно, вам с Себастьяном необходимо общаться время от времени, и ты должна обязательно съездить к нему повидаться, пока ты здесь. Да, должна! Я настаиваю! Категорически! Я никогда не прощу себе того, что произошло ночью, но, по крайней мере, мне будет легче жить, зная, что я не помешал тебе повидать человека, который сыграл столь важную роль в твоей жизни. Сделай одолжение, позвони ему прямо сейчас и назначь день.
Я была тронута до слез, понимая, насколько трудно это ему далось. Я чувствовала, как его душа робко пытается проникнуть в мою, и вспомнила о двух кругах, которые касаются, но не пересекаются. Я жаждала подольше сохранить и закрепить наше теперешнее состояние близости, не дать его душе снова замкнуться.
Обняв его, я сказала с нежностью:
— Хорошо. Спасибо, дорогой, я позвоню ему прямо сейчас.
— Вот мой автомобиль, — сказал Себастьян. — Не смейся.
Я расхохоталась. Это был «мини», ярко красный, с крохотными колесами и кузовом, как коробка для завтрака.
— Как ты в нем помещаешься?
— В нем может поместиться гигант Джека Бенстока. Эй, ты не с той стороны садишься, если, конечно, не намерена сесть за руль.
Мы втиснулись в автомобиль, Себастьян скорчился за рулем, автомобиль взревел и помчался с лютой скоростью по узким улочкам Кембриджа. Я видела ряды крошечных домиков, островки зелени и шпили в отдалении.
— В Оксфорде хорошо, — сказал Себастьян, — но здесь лучше. Сейчас мы не проезжаем самых главных мест, которые надо посмотреть, но попозже я тебя там обязательно покатаю, так что у тебя будет повод похлопать в ладоши, повизжать от восторга, словом, произвести все те действия, которых здесь ждут от американского туриста.
Себастьян был одет на английский манер. На нем были мешковатые серые фланелевые брюки, явно из какой-то прошлой эпохи, потрепанный твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях и спортивная рубашка, которая когда-то, возможно, была белой, но теперь стала сероватой. У него появилась лысина, и он не скрывал ее. Он вел автомобиль очень искусно и постоянно ругался себе под нос, когда автомобиль покрупнее не уступал ему дорогу.
— Как там Нью-Йорк? — спросил он. — Я слышал, что Доналд Шайн все еще терроризирует Уолл-стрит. Кто будет его следующей жертвой? Что-нибудь об этом известно?
— Ходят слухи, что он готовит нападение на очередную страховую компанию, но точно никто ничего не знает.
Я была слишком восхищена тем, что видела, чтобы говорить о Доналде Шайне. Перед нами простирался широкий травяной газон, напоминавший мне зелень английской деревни. Секундой позже Себастьян, искусно маневрируя в транспортном кольце, сказал:
— Это Мидсаммер-Коммон, а вон и мой дом с краю — черный с белой парадной дверью.
Дом, стоявший в ряду таких же домов, был маленький, квадратный, с симметричным фасадом. Так как садик перед домом был крошечным, мы оставили машину позади дома и подошли к нему через задний двор.
Я не могла не спросить.
— А как Алфред смотрит на все это?
Эльза обожала громадные роскошные современные дома, и вкус ее мужа, очевидно, отражал ее собственный. У них был особняк в Вестчестере и пятнадцатикомнатный пентхауз в Манхэттене.
— Алфред хочет, чтобы я все это перевез в Штаты, каждый кирпичик. Он хочет сделать из него домик для игр в своем саду.
