– Я не был уверен, какой получу прием, – сказал Ким, когда они заказывали выпить. – Если…
Николь улыбнулась. Они сидели за столиком, который на протяжении многих лет считался «их столиком». На Николь был стилизованный под морской голубой костюм с белой блузкой и ожерелье из жемчуга, смешанного с какими-то цветными камнями. Свои блестящие золотые волосы, совсем не тронутые сединой, она аккуратно завязала простой черной лентой. В элегантной, уверенной в себе женщине Ким видел девушку, которая подметала тротуар перед маленьким магазинчиком на улице Монтань. Он держал ее руку в своих руках и не хотел отпускать.
– Я не стал бы обвинять тебя, если бы ты отказалась разговаривать со мной.
– А я сказала себе, что если когда-нибудь еще увижу тебя, то… не пророню ни слова, – отозвалась Николь.
Ким, который был в твидовом пиджаке, рубашке под цвет собственных глаз и тщательно отглаженных брюках – плащ висел на спинке свободного кресла, – олицетворял собой элегантность, энергичность, которые покорили ее однажды на улице Монтань… Сколько лет назад? Он был все тем же мужчиной, а она была все той же женщиной, и ее чувства оставались такими же, как тогда. Николь был околдована, загипнотизирована, очарована и не могла отвести от него глаз.
– Представляю, как я выглядела, когда смотрела подчеркнуто сквозь тебя, шагая мимо и задрав нос. Я утешала себя, чувствуя удовлетворение оттого, что не обращаю на тебя внимания и тем самым задеваю тебя. Но, понимаешь, эти утешения не имели ничего общего с моими настоящими чувствами. Ничего! Очень занятно.
– Люди – это тайна, – заметил Ким. Он чувствовал энергию и силу ее рук, он поглаживал хорошо ухоженную кожу. Это были руки именно Николь: сильные внутри и мягкие снаружи. Глубина собственных чувств к ней поражала Кима, лишала его бдительности. Говоря неопределенные вещи, он ощущал себя в безопасности, поскольку выражать свои эмоции было очень рискованно.
– Знаешь, это туз в рукаве романиста – тайна личности. Каждый может что-то делать, думать или чувствовать.
– Ты говоришь, как анархист, – сказала Николь. Ее рука была насколько теплой, настолько и защищенной. А он был мужчиной, разрушившим ее дом и жизнь страшными вспышками ревности.
– Когда я видела тебя последний раз, ты вел себя как настоящий анархист, – продолжала Николь. – Ты не только разрушил мою теплицу, но еще и разбил мою жизнь. Я никак не могу собрать осколки.
Эти признания заставили сердце Кима биться учащеннее. Чувство вины и стыда нахлынули на него при воспоминании о его безобразных словах и неконтролируемых действиях. Он хотел что-то сказать, но не смог.
– Ты был сам не свой, Ким, – произнесла Николь с горечью в голосе. – Ты был другим человеком. Чужим…
«Чужим…» – подумал Ким.
Чужим? Он вспомнил мысль, пришедшую ему в голову на улице Монтань. «Как сказать «Я люблю вас» чужому человеку?» Но Николь не была чужой. Она никогда не была чужой. Она являлась частью его самого, без которой он был бы неполным. Ким был Кимом благодаря ей. Он писал так, как писал, благодаря ей, его героини – идеализированные – были ее прообразами. Чувства Кима к Николь отражали для него понятие любви. А способ, при помощи которого он определял любовь, влиял на восприятие любви миллионами других людей. Однажды он сказал Николь о своей любви, покидая Париж последний раз. Как Ким мог говорить об этом, тая в сердце злобу? Это было невероятно. Это было просто нечестно… Для него тогда наступило время сказать Николь то, что он намеревался сказать ей с самого начала: «Я люблю тебя». Ким был писателем, и слова значили для него гораздо больше, чем для остальных людей.
«Я люблю тебя» – эти слова имели силу сплести первый момент встречи и последний удар сердца в вечный круг. «Я люблю тебя» существовало с самого начала и должно было существовать всегда. Ким сказал бы ей теперь… Сегодня…
– Ты был монстром, Ким, – сказала Николь. – Демоном, охваченным собственной ревностью.
– Даже хуже, чем ты думаешь, – отозвался он. Николь заметила, что Ким заказал «Эвили» и сейчас сделал небольшой глоток из своего бокала. Она заслужила правду. Без правды не во что было верить.
– Хуже?
– Я встретил Илону. Мы с ней уже имели связь, когда я обвинил тебя.
– Как ты мог? – спросила Николь и вдруг поняла, что каким-то образом догадывалась об ответе. – Как ты мог так ревновать? Мы были порознь… Ты нашел кого-то, я тоже. Это нормально, по-человечески…
– Я тогда немного свихнулся, – ответил Ким. Николь, как всегда, оставалась здравомыслящей, а он – эмоциональным.
– Я потерял все. Мой отец покончил с собой. Я растратил деньги, развелся, даже боялся потерять своих детей. Встретив Майкла, я сравнил себя с ним. У него было все, а у меня ничего. Тебя я тоже боялся потерять.
– Как ты мог представить, что потеряешь меня? – спросила Николь. – Это невозможно, Ким. Ничто, никогда не изменит моих чувств к тебе. Ничто! Я знала это с того момента, как увидела тебя на улице Монтань.
Ким смотрел на нее, смущенный, безмолвный. Такое могло быть вероятным? Она думала о том же, о чем и он? В одно и то же мгновение? Ким хотел рассказать Николь о своих мыслях, спросить, о чем думает она, выяснить, грохочет ли над ней тот гром, который не дает покоя ему. Но он не успел даже раскрыть рта. Военный конвой, намеревавшийся отвезти его в Варшаву, вырос возле столика.
– Простите, сэр, но нам предписано ехать.
Ким кивнул молодому человеку, попросил счет и расплатился. Николь проводила его до тротуара, возле которого стояла машина с включенным двигателем, готовая доставить пассажира в аэропорт. Ким и Николь обнялись, поцеловались.
– Обещай мне кое-что, – попросила она сдавленным от волнения голосом.
Конвой стоял возле дверцы автомобиля, ожидая Кима.
Тот почувствовал запах духов Николь. Он любил ее… Боже, он любил ее, и в следующий раз он скажет ей об этом. Он выберет подходящий момент… Создаст подходящий момент… Конечно, он пообещает ей все.
– Все, что угодно.
– Будь осторожен, – сказала Николь. Она вспомнила о его незаметной, хромоте, о медали и о том, как выудила из него историю об участии в операции в Бич-Берта в лесу Сен-Гобе. Николь знала, что Ким не может не находиться в центре событий. Что и было одной из причин ее любви к нему.
– Пожалуйста, будь осторожен.
– Конечно, – ответил Ким, не разделяя опасений Николь. Он не сомневался в своей безопасности.
– Мы встретим старость вместе, Николь. Это я могу пообещать тебе.
Она заставила себя улыбнуться. Ким поцеловал ее и уехал.
В сентябре и октябре Ким вел передачи по пять минут в день, описывая блицкриг, раздавивший Польшу в течение недели, и последовавший за этим период агонии.
