в тумане. Тело закаменело, мышцы свело, голову сковало, как обручем. Пауза затянулась, пока я, наконец, не проговорил, не веря самому себе:
– Тo есть не я убил Ташу?..
– Нет, Рафаэль, не ты, – ответил Соколов.
Я закрыл лицо ладонями. В душе творилось невообразимое: гнев, адская жажда мести, желание орать, разбить что-нибудь,и тут же облегчение, почти радость, неуместная совсем, смешанная с непониманием – я просто сходил с ума, словно мне в темечко ударила молния. Люба обняла меня, а я пошевелиться не мог. Мысли скакали, как бешеные пони.
– Да, Рафаэль, мне жаль, что всё это стало известно так поздно, – признал Соколов. – И то, что Апши не остановился, пока ты не ушёл из МИДа. Он приложил руку и к сплетням, точнее Бобрыш.
Я, наконец, обрёл дар речи:
– Что вы сделаете с ней?
– Будет сидеть в колонии строгого режима до конца своих дней, помилование по статье «Госизмена» не предусмотрено. Они допустили всего три ошибки: похитили не ту девушку, отдали тебе дневник, не распознав шифр,и оставили тебя в живых. Кстати, Апши сообщил в органы, что подозревает Наталью в том, что она выдала государственную тайну. Уже после смерти. Этим объясняется действие спецслужб, которые искали в бумагах и гаджетах твоей жены подтверждения. Подозревали и тебя. Οтчасти хорошо, что ты отошёл тогда от дел и вёл себя неадекватно. Неизвестно, чем бы кончилось иначе.
– Почему они охотились на Ρафа в Иране? – спросила Люба.
– Они решили, что Рафаэль работает со мной, а значит, вновь стал опасен. В принципе, в этом они не ошиблись.
– Α Вера Вахмусова не причём?
– Нет, не с этим делом. Тут она была лишь мелкой сошкой. Сообщила, передала, задержала, как попросили. Но сидеть будет. За другое.
– Иногда невольно пожалеешь, что Россия – не Иран и нет публичных казней, – кровожадно заметил я.
– Главное, что вам больше нечего бояться, – сказал папа. – Хотя в Иран в ближайшее время вам попасть не грозит. Да и потом я бы воздержался, мало ли что решат завтра Стражи Исламской Революции?
– А люди мне там понравились… – не к месту пробормотала Кнопка и, еще не веря, подняла глаза на папу: – Неужели, правда, закончилось?
– Для тебя да. А у меня еще куча бумажной работы, – рассмеялся Соколов. – Так что приходите в себя, ребятки, и возвращайтесь в обычную жизнь. Кстати, Рафаэль,ты сразу не отказывайся от постоянной работы у нас. В ходе операции ты проявил себя так, что никто тебя отпускать не хочет. Из тебя вышел бы крутой оперативник.
«Скорее пикирующий бомбардировщик», – подумал я, не имея ни малейшего желания строить из себя Бонда.
Кнопка радовалась, что всё окончено, Тимур Степанович настаивал на том, что ещё рано бегать и надо долечиться, Соколов и Сёмин просто пили коньяк в столовой, а я думал лишь о том, что услышал. И о Таше.
Вдруг отчаянно захотелось реабилитироваться перед своими родителями,и её. Но я завис: а так ли я был невиновен? И отчего-то радости не было, лишь оскомина и недоумение, словно и последнее бревно, которое с трудом нащупал, выбили из под ног. И что теперь?
– Раф, родной, – ласково сказала Люба, обвивая мою шею, – всё будет хорошо, всё наладится…
– Ты не понимаешь! – Вдруг раздражённо сказал я и сбросил её руки. -Ты ничего не понимаешь! И не поймёшь!!!
Стараясь не смотреть на вытянувшееся лицо Кнопки, я ушёл в свою комнату. Закрылся, чувствуя, что вот-вот взорвусь. Или надо было напиться коньяку со старыми разведчиками? Нет, я просто отвык… Я не готов…
Когда через два часа в медитации сиконтадзе буря в моей голове утихла, я вышел из своей «берлоги». Пошёл в комнату Кнопки. Было стыдно, что я на неё накричал. Открыл,и на меня хлынула Пустота: ни Любы, ни её вещей в комнате не было. Подтягивая ногу и бок, я бросился на кухню. Там сидел Сёмин за ноутбуком.
– Α где Люба? – спросил я слишком громко.
Сёмин опустил очки на нос и ответил:
– Уехала с отцом.
Как?! Моя Кнопка?..
Любовь зла! Когда её не любят! Когда любовь пытаются делить на неделимое. Когда страдание оказывается важнее настоящего момента.
Он посчитал, что мне не понять… Я понимаю всё, но я так больше не могу. Да, я люблю его! До безумия, до отчаяния! Ему нужно время? Пусть… Возможно, ему понадобится еще пара-тройка столетий, чтобы перестать страдать? Ладно. А я пока буду просто жить. Как умею.
Надеюсь, зарёванные глаза в офисе не заметят, я старательно замазывала консилером круги под ними. На всякий случай бумажными платочками полна сумка. Я провела ладонями по своему не слишком шикарному столу, включила монитор.
Тут всё знакомо – зеркало, фото моих самых лучших на свете сырков, пятно oт кетчупа за грамотой в рамке, вот эти синие папки в шкафу, стулья, расставленные вокруг небольшого стола, примыкающего к моему. Я на них знаю каждую царапину, сама поставила половину.
– Любовь Алексеевна,там Юрий Николаевич с отчётом, – заглянула в дверь Лида.
– Прекрасно, пусть заходит, – сказала я, предчувствуя грядущую лавину проблем, жалоб и объяснений в стиле «я ничего не мог поделать».
Ну, ничего, будет кому голову оторвать, настроение самое то! Даже готова сунуться к конкурентам-закупщикам с боем, еще посмотрим кто кому череп проломит, мой супер-болтик теперь всегда со мной.
Пока Юрий Николаевич мешкал, я рявкнула по внутренней связи:
– Лида! Марина Андреевна пусть готовит отчёт по бухгалтерии!
– Да я всё консолидировал, – внезапно бодро сообщил наш вечно унылый интеллигент и водрузил на стол кипу бумаг. – Это на подпись вам, новые бумаги. А вот отчет по деятельности компании «Творожное солнышко» за время вашего отсутствия.
Я удивлённо подтянула к себе бумаги. Это были договоры с молочниками по той схеме, что мы разработали с Рафом и подписали у Хорькова. Опять Раф?! Глаз задёргался. Я поджала губы куриной попкой и вчиталась в документы, выискивая промах. Ничего! Всё было идеально.
– Пока вас не было, Любовь Αлексеевна, я посмел взять,так сказать, бразды правления на себя. Рафаэль Маркович сказал, и я дерзнул…
Дерзнул он!
– Продажи упали? – рыкнула я тоном Медузы Горгоны.
– Нет, даже поднялись, к тому году.
– А в сравнении с 1913-м до
