Мальчик лет восьми-девяти, не больше, чистил скребком серовато-коричневого ослика перед домом. Эта развалюха выглядела хуже, чем здания по соседству, но ее окружали гектары аккуратных грядок. Здесь явно требовалась помощь по хозяйству, а работала, видимо, лишь эта пожилая женщина.
Салим следовал за ней.
На полпути к дому она, не останавливаясь, взглянула через плечо. Выглядела она хмурой. Салим ускорил шаг и почти догнал ее. Теперь он мог различить морщины на ее обветренном лице. Откашлявшись, он поздоровался. С виду она не походила на афганку. Полная, с тронутыми сединой волосами, подстриженными по-мужски. Ткань ее платья в цветочек оказалась такой плотной, что подол вздулся колоколом, не касаясь ног.
Бросив взгляд на Салима, она что-то пробормотала в ответ. Указав на желтое здание впереди, мальчик спросил, не нужны ли там еще работники. Нахмурившись, она помотала головой, но он продолжал идти – она могла и не понять вопроса.
Используя все свои знания английского, Салим попытался устроиться к мистеру Полату, долговязому хозяину фермы. Тот окинул его взглядом с головы до ног и пожал плечами. Так Салим стал сезонным рабочим.
В конце первого дня мальчик долго не уходил, ожидая, что фермер заплатит за его труд. Но мистер Полат покачал головой, отказываясь платить. Он сказал, что сегодня Салим просто учился, и велел прийти завтра и заработать свои деньги. Салим прикусил язык и сдержался, пока не вышел на освещенную закатным солнцем дорогу, где уже топал ногами и плевался. Женщина, которая целый день работала рядом, молча смотрела на него. Пока они ждали грузовики, чтобы ехать обратно в Менген, он сунул руку в карман и продел запястье в браслет часов. Как объяснить мадар-джан, что он работал целый день и не получил ни гроша?
Салим без особой охоты проработал целых четыре дня, получая лишь бутерброд из куска жареной курицы на ломте черствого хлеба. Он собирал помидоры до боли в спине и онемения пальцев. Позже он узнал, что женщина, которая привела его на эту ферму, – армянка. По-английски она не говорила, но смогла объяснить Салиму две важные вещи. Во-первых, как отличать спелые помидоры от неспелых. Во-вторых, что Полат в конце концов все-таки заплатит. И Салим терпел. У него не было выбора, а на другой ферме ему могли снова назначить испытательный срок.
В конце недели Полат сунул Салиму в руки несколько скомканных купюр. Никто ничего не обсуждал и не торговался. Салим уставился на деньги, едва заслуживавшие упоминания, и кивнул. Этого не могло хватить даже на еду для семьи.
С тех пор Салиму платили в конце каждого дня, но мало. И сумма не зависела от того, сколько корзин с помидорами он притаскивал с поля. Армянка, видя, как Салим в отчаянии пересчитывает свою плату, жалела его, приговаривая что-то на своем языке.
Из-под ободранных ногтей Салима не вымывалась грязь. Руки и подушечки пальцев уже достаточно загрубели для этой работы. Лицо покрывала тонкая соленая пленка засохшего пота, но Салим чувствовал себя хорошо. Он трудился как мужчина. Так трудился бы его отец. И даже зарабатывая немного, Салим возвращался к матери гордым.
Хакан не спрашивал Салима, сколько ему платят. Синем принимала купюры, которые мадар-джан осторожно вкладывала ей в руку, но тратила эту небольшую сумму на еду, которой делилась с семьей Хайдари.
Похоже, хозяева радовались детям в доме, а мадар-джан как могла помогала по хозяйству. Она подметала полы, мыла посуду и стирала, пока Синем занималась с Самирой. Та по-прежнему молчала, но слушала с интересом. Она постукивала карандашом и смотрела на Синем, а та показывала ей, как решаются задачки.
В Менгене они устроились неплохо, но Салим не мог успокоиться:
– Мадар-джан, пройдет целая вечность, пока мы накопим достаточно денег, чтобы ехать в Грецию. Может быть, разыскать кого-то из родственников и попросить их помочь? Что, если позвонить в Англию?
Мадар-джан вытерла руки о фартук и вздохнула.
– Сынок, я тоже об этом думала. Я постараюсь им позвонить, но вряд ли у них много свободных денег, чтобы прислать нам. В последний раз, когда я дозвонилась, твой дядя сказал, что им еле хватило денег, чтобы собрать дочку в школу. С тех пор дела у них могли и наладиться. Не знаю, есть ли у нас выбор, – размышляла вслух Ферейба, – возможно, не нужно нам ехать в Лондон, а лучше начать новую жизнь где-то в другом месте.
Но никуда больше поехать они не могли. Других родственников забросило в Индию, Канаду и Австралию. В Индии ничто не сулило хорошей жизни, а в Канаду и Австралию невозможно попасть без визы.
Мадар-джан оперлась о стол и уставилась в выложенный плиткой потолок. Вчера она начала мыть полы в домах по соседству – Синем помогла ей договориться. Но этого не хватало, чтобы избавить Салима от необходимости работать. Она посмотрела на сына.
– Там очень плохо, так ведь? Я про ферму.
После второго дня работы он начал рассказывать маме о ферме, но осекся, увидев выражение ее лица. Теперь он с улыбкой покачал головой. Мать облегченно вздохнула. Они нашли свой способ выжить: описывать все друг другу в более радостном свете, чем на самом деле.
Салим20
У мистера Полата четырнадцатичасовой день тянулся долго и тяжело. Настал август – самая пора собирать помидоры. Работы хватало с головой даже на этой ветхой ферме с более каменистой землей, чем на соседских участках.
Салим научился определять время по солнцу над головой. С самого утра он следил за своей тенью, с нетерпением ожидая, когда же она станет длиннее и его рабочий день перевалит за половину.
Он делал перерыв на пятнадцать минут, когда жена Полата выносила ему обед. Каждый день одно и то же: бутерброд и стакан тепловатой воды. Но даже эта однообразная еда усмиряла его бурчащий живот, а вода приносила облегчение пересохшему горлу.
У мистера Полата с женой было четверо детей: самые младшие – две трехлетние сестрички-близняшки. Среднего сына, Ахмета, Салим видел в первый день перед домом. А старшую дочь звали Экин. По-турецки это означает «урожай».
Эта девочка, тощая и долговязая, как отец, и с таким же вытянутым лицом, приходилась ровесницей Салиму. Даже беглецу-подростку она не могла показаться привлекательной. Ее лицо усеивали веснушки, а кудрявые волосы напоминали мочалку из металлических пружинок.
Экин смотрела на Салима издалека, помогая матери развешивать белье на веревке за домом. В конце августа она не ходила в школу, а бродила по ферме и от скуки часто приходила к Салиму и армянке. Особенно ей нравилось слоняться где-то поблизости, когда Салим чистил хлев.
У Салима прибавилось обязанностей – мистер Полат поручил ему эту работу, потому что женщина там не справлялась. В хлеву жили два осла, три козы и куры. В воздухе стояло тяжелое зловоние влажной шерсти и куриного помета. Салим никогда прежде не имел дела с домашним скотом, и эти запахи обжигали ноздри. Он со страхом ожидал тех дней, когда хозяин подходил к нему с граблями в руках, похлопывал по плечу и указывал на хлев. Мистер Полат быстро пояснял, что нужно сделать, и уходил.
Салим сгребал мокрое сено и навоз на тачку и отвозил на край участка, где все это со временем превращалось в компост. Кожа и волосы пропитывались этим смрадом. По дороге домой Салим по возможности ни к кому не приближался, зная, что от него воняет.
Пока Салим работал, стараясь дышать ртом, Экин неспешно бродила около распахнутых дверей хлева. Вскоре она начала покашливать, проходя мимо, а потом завела привычку садиться на ящик в углу, как ни в чем не бывало наблюдая за работой Салима, а тот не мог взять в толк, как ей удается переносить запах. Однажды она заговорила с ним на ломаном английском школьного уровня.
– Плохо, – заметила она, – все еще грязно.
– Я не закончил, – ответил Салим, не поднимая взгляда.
Он думал о том, что между афганцами и турками нет особой разницы, когда дело касается их дочерей. А проблем с Полатом ему не хотелось. Экин держала в руке большой стакан воды и пила, громко прихлебывая.
От поднявшейся в хлеву пыли у него пересохло во рту и запершило в носу. Слыша, как она пьет, он злился, но молчал.
– Как тебя зовут?
Не получив ответа, Экин повторила громко и раздраженно:
– Слышишь, как тебя зовут?
– Салим, – пробормотал он.
– Салим?
Экин запустила руки в свои спутанные волосы.
– Не знаю такого имени. Это имя девочки?
– Нет, – ответил Салим и сжал губы.
– А вон там почему не почистил? Если это не уберешь, запах останется. А еще животные заболеют. И мой отец будет недоволен.
Не раскрывая рта, Салим закончил так быстро, как только мог, и вернулся в поле. Армянка подняла брови и кивнула на хлев. Он раздраженно покачал головой, и женщина улыбнулась. Они начинали понимать друг друга.
Через неделю Экин увидела, что Салим направляется в хлев. Она пошла следом, перевернула ящик и села, вытянув ноги.
