В комнату вошел доктор Оздемир. Его теплая улыбка погасла, когда он встретил мой взгляд. Я поняла, какой издерганной, должно быть, выгляжу, и встала поприветствовать его. У доктора оказалось солидное брюшко и копна седых волос. Я сразу почувствовала к нему доверие и поняла, что мы не зря пришли. Он кивком поздоровался и пригласил меня снова сесть, взял для себя еще один стул и сел напротив.
Невероятная смесь турецкого, английского и дари позволяла нам общаться. Там, где не хватало слов, в ход шли жесты и мимика. По просьбе доктора я расстегнула Азизу штанишки и рубашечку и положила его на смотровой стол. Господин Оздемир ужаснулся и сжал губы, еще даже не коснувшись ребенка. Азиз задремал было, но когда начал просыпаться, его грудка так и заходила ходуном. Он извивался и не мог сесть.
Доктор пощипывал кожу на животе Азиза и прослушивал его грудную клетку целую вечность. Подсвечивая себе, он деревянной ложечкой открыл Азизу рот и заглянул туда, а потом долго нажимал пальцами на его круглый животик, прощупывая тело. У меня отчаянно билось сердце.
– Господин доктор, – вмешалась наконец я, стараясь говорить как можно уважительнее, – что-то серьезное?
Я нервно оглянулась на Синем, надеясь, что врач меня понял.
Господин Оздемир глубоко вздохнул, снял с шеи стетоскоп и, закутав Азиза в одеяльце, отдал мне. Я уложила сына на коленях и обратила все внимание на доктора. Он заговорил, медленно и тщательно произнося слова и следя за моим выражением лица. Его речь воспринималась тяжело. Я изо всех сил старалась понять смысл. Он подтвердил, что это серьезно. Вот все, что мне удалось уловить.
– Что с ним? Ему нужны антибиотики? Витамины?
Слова «антибиотики» и «витамины» в переводе не нуждались. Доктор Оздемир покачал головой.
Он указал на грудку Азиза и произнес два слова, которые я могла понять:
– Проблема. Кальп.
Кальп? Еще одно слово, общее для многих языков. Кальп означает «сердце». У меня опустились руки.
Доктор встал и взял со стола книжечку в мягкой обложке. Ее переплет явно много раз склеивали. Он начал листать страницы в поисках картинки, чтобы проиллюстрировать свою мысль, но скоро потерял терпение и отбросил книжку. Из ящика стола он достал карандаш и лист бумаги и начал делать набросок.
Я придвинула стул ближе к нему. Доктор нарисовал сердце и начал ритмично сжимать и разжимать кулак. Потом он нарисовал еще две половинки и начал преувеличенно громко дышать. Я поняла, что это легкие. Сердце и легкие. Я кивнула, и доктор вернулся к своему схематичному рисунку. Он указал на сердце и снова сжал и разжал кулак, но на этот раз медленно. Затем указал на легкие и начал заштриховывать нижние половинки. Что-то мешало Азизу нормально дышать. Доктор Оздемир снова начал громко дышать, но на этот раз быстро и тяжело, словно бы с трудом, а лицо у него напряглось.
Я думала, что ребенок, мой ребенок, еще слишком мал, чтобы иметь больное сердце. Меня охватило отчаяние. Если в сердце моего сына что-то сломалось, как мы можем это исправить?
Доктор Оздемир понял, что я уловила смысл его объяснения. Он постучал карандашом по наброску. В этом городке не было возможности сделать то, что он считал необходимым, – ни рентгена, ни анализов крови. Азизу могли помочь лишь в настоящей больнице, и даже если бы мы добрались до большого города, у меня не хватило бы денег, чтобы оплатить все необходимое моему ребенку. Доктор Оздемир покачал головой.
Весь мой мир сжался до карандашного наброска на листке бумаги. Я ожидала авторитетного заключения доктора. Он потер лоб, достал из кармана белого халата блокнот и начал что-то писать. Назначение он отдал Синем. Они вдвоем объяснили мне, что это лекарство на время поможет Азизу, но со временем его состояние будет все ухудшаться.
У Синем слезы подступили к глазам. Она еле могла говорить.
В тот день мы находили общий язык без помощи слов. Даже если бы доктор свободно владел дари, я бы все равно не поняла, что ожидает моего сына. Господин Оздемир посмотрел на меня. По его взгляду я прочитала, что он не удивлен моим поведением. Он знал, что я не захочу признавать правду, как не признавали ее многие матери до меня, пока все не заканчивалось, а иногда и после того.
Я отбросила все, что мне сказали, и сосредоточилась на том, что могу сделать. Я должна была ухватиться за что-нибудь осязаемое, чтобы остаться на плаву.
– Я буду давать ему лекарство, – сказала я. – Сколько раз в день? Как долго?
Они поняли меня. Оздемир долго крутил пальцем в воздухе, описывая круги. «Хáфта» означает «неделя» и на турецком, и на дари. «Каждую неделю», – взмахом руки он показал, что лечение прекращать нельзя. Я кивнула.
– Возвращайтесь через две недели, – сказал доктор.
Синем кивнула, поблагодарила его и спросила меня о чем-то. Я не смогла понять. Доктор помотал головой и вежливо отпустил ее. Он коснулся моего локтя и погладил Азиза по голове, а потом вышел.
Я стояла на месте как столб. Синем вывела меня за порог, зажав в руке листочек из блокнота.
Я не знала, сколько стоит лекарство. Возвращаясь, мы срезали путь. По дороге молчали. В аптеке я достала купюры из кошелька и заплатила за приготовленную аптекарем бутылочку с какой-то жидкостью. Я не хотела ждать. Откинув одеяльце, я указала на ротик Азиза. Синем объяснила усатому аптекарю, что я спешу. Он кивнул, открыл бутылку и налил немного в пластмассовую ложку. Я поднесла темную жидкость к тонким губкам Азиза.
У моего сына сердце болело сильнее, чем у меня. Я похоронила гнев на своего мужа – гнев за его решения, из-за которых я оказалась здесь. Очень многое от него просто не зависело, и я знала, что мне должно хватить сил, чтобы мыслить логично. Но временами, когда слишком многое наваливалось мне на плечи, на воспоминания о муже ложилась тень негодования. И тогда в его упорстве я начинала видеть упрямство, в его принципах – гордыню, а в решимости – дух противоречия. Свет нашего брака угасал. И я молилась о том, чтобы мне хватило сил любить мужа после смерти так, как я любила его при жизни.
«Во имя Бога, Милостивого и Милосердного…» – кричало мое измученное сердце.
Салим22
Салим слушал, как мадар-джан пересказывает слова доктора. Она сдерживалась, говорила короткими фразами и утешала себя тем, что после приема лекарства стало уже намного лучше. Но правда крылась в паузах между ее словами, в этой пустоте, которую Салим и Самира научились распознавать и которой они боялись. Самира встретилась глазами с братом. Она выглядела измученной всем тем, что чувствовала, но не высказывала.
Салим смотрел на младшего братика. Азиз мирно спал. Теперь он дышал спокойнее. Хакан тяжело вздохнул и покачал головой – Синем ему все рассказала. Салиму казалось, что на них смотрят с жалостью, и это его раздражало. Он каждый день обливался пóтом на грядках Полата не для того, чтобы его жалели. Ему хотелось убежать, чтобы не видеть доброжелательного выражения лица Хакана, не чувствовать его руку на своем плече.
Салим сидел на краю школьного футбольного поля, выдергивая из земли травинки. Судя по солнцу в небе, дети скоро должны были выйти из школы. Он ясно представлял себе, как они ерзают на стульях и считают минуты, с нетерпением ожидая, когда учитель отпустит их. Когда-то в прошлой жизни в далеких краях и он не мог дождаться момента, когда сможет затолкать карандаши и тетради в рюкзак и выбежать за дверь.
Но то было другое время и другой Салим. А теперь ему не хватало школы, друзей, одноклассников. Он скучал по обычной жизни. Здесь было еще больнее, чем в Кабуле, потому что здесь нормальная жизнь шла совсем рядом, оставаясь недоступной. Тоска и привела его сюда, на поросшее травой тенистое поле возле школы. Он проходил мимо школы каждый день по дороге к месту сбора и каждый раз думал о том, что мог бы жить иначе.
Сегодня Салим пришел на ферму раньше и, пробормотав полуправду о болезни брата, предупредил Полата, что уйти ему тоже придется пораньше. Фермер что-то проворчал в ответ, и Салим понял, что получит меньшую плату. Но у Полата мало кто работал, и Салим знал, что завтра его снова примут с удовольствием.
Если уж он не мог жить нормальной жизнью, то хотел посмотреть на нее. Всего несколько часов посидеть, опустив ступни в прохладную траву. Всего один вечер для себя, без надрывающей спину работы.
Салим пытался представить себе сердечко Азиза. Он слышал стук собственного сердца, иногда очень громкий. А еще однажды он видел цыплячьи сердца. Они с отцом пошли к мяснику покупать цыпленка – редкое лакомство к празднику Ид аль-Фитр, чтобы отметить долгий месяц поста. Отцу задерживали и без того небольшую зарплату, поэтому на еду и хозяйство приходилось тратить меньше.
Салим видел, как мясник вытер тряпкой запачканные кровью руки и подошел к отцу. Они перебросились шутками, а потом падар-джан спросил, можно ли посмотреть цыплят. Мясник поднял брови. Мальчик весь надулся от гордости. Семья Хайдари – это не какие-нибудь покупатели, которые пришли за дешевеньким кусочком мяса. Им нужно самое лучшее.
