Клер опустила глаза и ахнула.
Она была обнажена!
А теплое и мягкое, в которое она упиралась, оказалось Тайлером!
Глаза у него были открыты, и он улыбался.
– Доброе утро.
На нее мгновенно обрушились воспоминания обо всех унизительных, безумных, немыслимых вещах, которые он проделывал с ней этой ночью. А еще секунду спустя Клер осознала, что сидит голышом и таращится на него как идиотка. Она поспешно прикрыла обнаженную грудь рукой и принялась озираться вокруг в поисках ночной сорочки. На ней лежал Тайлер. Клер дернула за край, и он сел.
Она через голову натянула сорочку, жалея, что нельзя продлить тот краткий миг, когда лицо ее было скрыто за тканью. О господи. Где ее лифчик? Она увидела его под ногами и поскорее схватила.
– Только ничего не говори, – выпалила она, поднимаясь. – Ты пообещал мне, что все забудешь. Не говори ни слова.
Тайлер сонно потер глаза, все еще улыбаясь.
– Хорошо.
Клер снова взглянула на него. В волосах у него запутался какой-то мусор и стебельки тимьяна. Он был в шортах, но с голым торсом. На коже у него повсюду темнели красные отметины, ожоги, которые оставила она, и все-таки, похоже, он ничего не имел против. Ни тогда, ни теперь. Как мог он делать это, всю ночь, не получая никакого удовольствия, только ради нее?
Она развернулась и двинулась по дорожке, но потом остановилась, услышав за спиной:
– Не за что.
От этих слов ей почему-то стало легче. Вот ведь самодовольная скотина! Он еще и ожидает, что она станет благодарить его! Она обернулась.
– Прошу прощения?
Он указал на землю у него под ногами.
– Ты сама написала это здесь.
Заинтригованная, Клер вернулась к нему и взглянула, куда он показывал. Там, выдаваясь над поверхностью, точно написанное из-под земли, явственно читалось слово «Спасибо».
Она зарычала от злости и, схватив с земли одно из яблок, что было силы запустила им в яблоню.
– Я этого не писала, – процедила она и обратилась в бегство.
Не успела она выбежать за калитку, как на землю начали падать крупные капли дождя. К тому моменту, когда Клер добралась до дома, небеса разверзлись и дождь полил как из ведра.
* * *
В тот вечер Фред ехал домой под дождем и думал о Джеймсе. Он позволял себе эти мысли, только когда находился в одиночестве, опасаясь, что кто-то может увидеть его и догадаться, о чем он думает.
Фред всегда знал, что он гей, но когда на первом курсе Университета Северной Каролины познакомился с Джеймсом, то решил, что наконец-то понял почему. Потому, что ему на роду было написано быть с Джеймсом. Мать Фреда умерла в своей постели, когда ему было пятнадцать; отец – за кухонным столом, когда Фред был в колледже. После этого ему пришлось бросить учебу и расстаться с Джеймсом, чтобы вернуться домой и занять отцовское место в лавке. Он тогда решил, что это был последний удар отца, что ему удалось-таки лишить сына того, благодаря чему он наконец-то почувствовал себя счастливым, несмотря на то, что думали о нем люди.
Однако три недели спустя после душераздирающего прощания в университете Джеймс, к изумлению Фреда, неожиданно появился в Бэскоме.
В конце концов Джеймс все-таки от нечего делать закончил образование в Орионовском колледже, пока Фред вел дела в лавке. Он получил диплом специалиста по финансам и работу в Хикори. С годами он уговорил Фреда избавиться от всего, что напоминало тому об отце и его неодобрительном отношении к сыну. Это Джеймс всегда говорил Фреду: «Пойдем сходим куда-нибудь поедим. Пойдем сходим в кино. И пусть только кто-нибудь попробует что-нибудь про нас сказать».
И то, что начиналось когда-то как юношеское безрассудство, когда два двадцатилетних юнца бросили учебу и стали жить вместе, наконец-то ни перед кем не отчитываясь, в конечном счете вылилось более чем в тридцатилетний союз. В глазах Фреда эти тридцать с лишним лет промелькнули, как будто он бегло пролистал книгу и обнаружил, что она заканчивается совершенно не так, как он ожидал. Теперь он жалел, что не уделял больше внимания сюжету.
И тому, кто его создавал.
Он подъехал к дому Эванель. Зонта у него при себе не оказалось, поэтому до крыльца пришлось бежать под дождем. Перед дверью он остановился и стащил с себя промокший пиджак и ботинки. Ему не хотелось закапать водой ее чистенькие полы.
Эванель нигде поблизости видно не было, и Фред позвал ее по имени.
– Я тут, наверху, – отозвалась она с чердака, и он двинулся на голос.
Эванель пыталась вымести опилки, которые оставили после себя рабочие, но это было все равно что пытаться вымести стайку крохотных пташек, которые с шумом вспархивали с места, стоило их коснуться. На ней был белый респиратор, потому что с каждым взмахом метлы опилочные пташки взлетали в воздух и повисали удушливым бежевым облаком.
– Пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы вы переутомились.
Фред подошел к ней и забрал у нее метлу. Когда тебя бросают, поневоле начинаешь сомневаться в собственной способности удерживать рядом с собой людей, даже друзей. Он хотел, чтобы Эванель было приятно, что он рядом, хотел делать для нее все, что было в его силах. Он не мог потерять еще и ее.
– Рабочие сами приберутся за собой, когда закончат, – заверил он.
Эванель все еще была в респираторе, но вокруг ее глаз разбежались лукавые морщинки.
– А здесь получается очень даже миленько, не находишь?
– Все выглядит замечательно, – согласился он. – Здесь будет очень уютно.
Конечно, как только он перевезет сюда свои вещи. Но для этого нужно было вернуться за ними домой, а он старательно избегал этого.
– В чем дело? – спросила Эванель.
Она подняла респиратор и оставила его на макушке, точно тюбетейку.
– Сегодня мне домой должны были привезти коробки. Нужно все-таки съездить туда и собрать кое-какие вещи. Я тут подумал, не сдать ли мне этот дом. Что скажете? – спросил он, с нетерпением ожидая ее ответа.
Она кивнула.
– Скажу, что это отличная идея. Знаешь, ты можешь жить у меня, сколько захочешь. Мне нравится твое общество.
У Фреда вырвался смешок, хриплый от слез, которые вдруг подступили к горлу.
– Вам нравится общество глупца с разбитым сердцем?
– Среди самых лучших людей, которых я знаю, полно глупцов, – пожала плечами Эванель. – Среди самых сильных людей.
– Не знаю, можно ли меня назвать сильным.
– Поверь мне, ты заткнул бы за пояс даже Финеаса Янга. Хочешь, я съезжу с тобой за вещами?
Он кивнул. Он хотел этого так сильно, что не выразить и словами.
* * *
Фред не появлялся у себя дома с тех пор, как Джеймс забрал свои вещи. Он оглядел гостиную. Теперь ему почему-то было здесь не по себе, и он не испытывал желания задерживаться надолго. Без Джеймса дом был не дом, а просто скопище болезненных воспоминаний об отце.
Эванель вошла в гостиную следом за ним; деревянные половицы поскрипывали под ее ногами.
– Ух ты, – восхитилась она. – Тут сейчас куда лучше, чем когда я в последний раз была здесь. Это было сразу после того, как умерла твоя мать. Очень уж она любила лики Иисуса, упокой Господь ее душу.
Пожилая дама протянула руку и погладила спинку мягкого кожаного кресла.
– У тебя тут есть очень милые вещички.
– Прости, что никогда не приглашал тебя зайти, Эванель. У нас подобные вещи решал Джеймс.
– Ничего страшного. Меня не зовут в гости. Так уж сложилось.
– А зря, – сказал Фред, с любопытством глядя на пожилую даму. – Вы очень славная.
– Теперь уж ничего не поделаешь. Все началось в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Я пыталась бороться, но ты должен понимать: если мне нужно кому-то что-то дать, я должна это сделать. Иначе я просто сойду с ума.
– И что же произошло?
– Мне нужно было дать Луанне Кларк презервативы. А в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в Бэскоме презервативов было не купить. Пришлось ехать за ними в Роли. Муж отвез меня туда на машине и всю дорогу твердил, что это плохая идея. Но я ничего не могла поделать.
