— Теперь вспомнила! Авторство конструкции ещё приписывают Эффелю, вот отчего ваш сказ!
— Только народная молва бездоказательна, Сели, и также отмечает, что дом якобы не в его стиле. Я, признаться, изображений не видела.
— И это, мадмуазель, поддерживает мифологический ореол истории. Причём такой, что отдать предпочтение можно любой версии. Думаю, нрав господина Бёникхаузена вам знаком в большей степени, чем мне, а потому наверняка не станете отрицать, что от лишних денег он бы не отказался. Но, разумеется, одно дело — получить щедрое вознаграждение, а другое — не запятнать репутацию технически добротным, но этически сомнительным проектом. Самый простой вариант после отказа от предложения? Попробовать поработать в несвойственной пластике, что само по себе неплохое упражнение. Однако ж — да, не будем забывать и о вероятности, что за проект взялся не он, а кто-то из его компании. Возможно, по прямому, но не афишируемому поручению. Возможно, выскочил из-за конторки и нагнал понурившего голову господина, не ставшего клиентом фирмы, но согласившегося стать первым личным клиентом начинающего честолюбивого архитектора, амбициям которого не дают ход, — сложно ли встретить такого Рагнара Брувика, в особенности в этом городе?
— Но к чему это повествование, чем же всё кончилось? Какова мораль?
— А что может произойти с железным домом в экваториальном климате? Под солнцем «La Casa de Fierro» превращается в печь, только и пригодную что для выжигания дурных надежд, а под дождём эта красота принимается несолидно ржаветь, тут и без дополнительных эффектов умбрэнергии всё весело. Мораль? Вроде бы, по касательной я её отразил: всякой ли конструкции следует давать жизнь, если к тому нет прямых и очевидных препятствий, и где тонкая красная линия, за которой удовлетворение всегда присутствующих личных интересов архитектора, ускользающих от внимания заказчика по причине невежества, становится в своём роде аморальным; и готов ли современный Прометей нести бремя ответственности за неуместное детище? Впрочем, страшен будет век и строй, когда невежество установит диктат и даст проектировщику не глоток воздуха, а кандалы.
— Вот только улавливаю я за этим иной вопрос.
— Поражаюсь вашей проницательности, Сёриз.
— И не хотите снова кого-то случайно оскорбить, поэтому в своей последней реплике не решились его озвучить, остановившись на обращении? Хорошо, позвольте мне: «Так ли нужен этот ваш Директорат со всей этой сетью коммуникаций для контроля за этой урбматерией и этими разливами умбрэнергии?» А, ну и ещё можно дополнить каким-нибудь сопутствующим вроде: «Как же обходятся в городах поменьше и деревнях? Или там тоже есть свои общества?» Ведь так?
— Да, — Мартин осознавал, что Сёриз подгоняла разговор не только из-за жары, поэтому действительно был готов отложить эти вопросы ещё на несколько дней.
— Начнём с конца: где-то есть, где-то нет, но в большинстве случаев всё-таки нет. В сельской местности, среди полей и скота регулировать нечего.
— Забываешь об играх с кадастром.
— Правда, встречалось такое развлечение, но эпизодично. Пастораль редко родит эмпата-актора. И ни один из таковых, насколько можно судить, даже не задумался над чем-то вроде манипуляций с землёй Эльзаса и Лотарингии.
— Заодно уж объясни, почему в провинции с эмпатами туго.
— Потому что «туго» с пластами умбрэнергии. Нельзя сказать точно: то ли урбматерия её привлекла, то ли она привлекла урбматерию, но наблюдается корреляция между размерами и значением города и объёмами умрбэнергии под ним. И ведь подумать: тысячи, миллионы лет она ждала подобной сложной, сознательной организации вещества! Течение и тогда приливало попутно Луне, но на природе это, по всему видно, не отражалось, если, конечно, мы просто не видим эпического размаха последствий. Как тут не уверуешь в старых богов? Что до обществ в иных городах, то это больше любительские клубы, нежели серьёзные организации. И с этим поделать мы ничего не можем, поскольку нужна воля местных. Хотя по нашему настоянию в стратегически важных муниципалитетах — возьмём тот же Ле-Крёзо — правительство постановило создать интендантуры, способствуем им, чем можем. На пространный викторианский рассказ о том, как всё обстоит в иных странах, даже не надейтесь. Во-первых, связь поддерживаем от случая к случаю, обходимся без профессиональных альманахов и дипломатии. Во-вторых, подобные нам общества существуют, но где-то они находятся на нелегальном положении — как в Польше и Чехии, что не облегчает жизнь ни городам, ни эмпатам, где-то — как у вас в Лондоне, между прочим, — недалеко ушли от элитарных лож, где-то — распускаются и вновь собираются чуть ли не каждый год новым составом, где-то — заняты омузеиванием города, отдавшись натуральному консерватизму урбматерии, где-то — обходятся копированием нашей схемы, ну и где-то — неведомы властям, и об их существовании мы можем догадываться по косвенным признакам. И касательно последних замечу: властям — публика-то не в курсе ни про один из сортов. И нет, миноры не разбалтывают, им же выйдет дороже, поэтому-то нам было особенно неприятно, что те, в Нёйи, объединились не только между собой, но и с посторонними.
— Но должны же какие-то формации урбматерии у вас вызывать если не восхищение, то уважение и сопереживание?
— «Должны» — слишком сильное слово, но некоторая линия преемственности есть. Рим прозван Вечным городом не одной поэтики ради.
— Помнится, он меня оттолкнул. Вернее, я не смог его усвоить.
— Тогда вы кое-чего не знали. Что же ещё? Ах, конечно, Венеция. Но это долгая и полная трагизма история отторжения целого города. Его весьма странно обтекает мигрирующая по полуострову умбрэнергия, которая слабо смешивается с нативно присущей. Аппенины не позволяют прижиться акватическому дитя готики и Византии.
— Неужто и Зиммель из эмпатов? — буркнул Мартин. — Любопытно, не в этом ли некротическом процессе истоки культуры карнавала и театральности? Притворство в попытке обмануть рок, укрыть болезнь…
— Запомните эту мысль на будущее, она ещё пригодится, — Мартин понял. — А я тем временем интересными для наблюдения назову Вену и Барселону. Обе несколько различными путями, но идут к закреплению умбрэмпатов во власти — культурной и политической. В первой, собственно говоря, уже нашли самоопределение через отмежевание, во второй же к чему-то похожему, упоенному местного колорита, ещё предстоит прийти.
— Я запомню и обещаю совершить турне. Без лишней подоплёки. Остаётся последний вопрос.
— Да, но у меня уже язык заплетается, не обессудьте. Нет, это не симметричный и обратимый процесс, никакого возврата к мифическому «Золотому веку до нас». Теперь городу без Директората или его аналога, если мы не выживем в этой схватке, не обойтись. Понимает ли это Совет анархитекторов, — специально употребляю первоначальное название, — неведомо, поскольку нет никаких сведений о том, как распоряжается перехваченными коммуникациями. Мартин, желаю и требую, чтобы вы твёрдо усвоили следующее. Первое: течение — стихия хаотическая, но по аналогу закона магнитных полей она не может не притягиваться к конструктиву городской материи. Второе: пропитанная умбрэнергией материя менее стабильна и более подвержена метаморфозам. Третье: каждый прилив течения уникален, это процесс с обратной положительной связью, под каждый мы вынуждены подстраивать схему отведения и перераспределения, чтобы нивелировать что-то одно и подкрепить что-то другое. Четвёртое: коль скоро это процесс с обратной положительной связью, зависящий от поведения — в прямом и переносном смысле — множества акторов, мы ещё и обязаны учитывать, что она же повлияет на следующий. Пятое, которое вы не поймёте: без нас город захлебнётся в желаниях, а затем просто захлебнётся. Ай!
— Простите? — но обе сделали вид, будто ничего и не было. — Хм. Тем не менее, буду прилежным учеником и отложу это в памяти. Впрочем, кое-что я бы хотел для себя прояснить. — «Нет, что-то не сходится, чую недомолвку, но это нормально. Однако в лобовую атаку не пойду, пока выспрошу иное».
— Время ещё есть, — сверилась с маленьким хронометром на ис-диспозитифе Селестина; похоже, планы на вечер были не у него одного.
— Риторика Совета, или сочувствующих, как-то слишком завязана на свет и свечение. Я видел штабели листовок с единой для всех картинкой и набором лозунгов-обещаний, в основном объединённых тематикой света и свечения, причём подразумевается, на мой взгляд, что видящий это понимает, о каких идёт речь, — в отличие от меня. «Да станут светочем», «да высветят пороки», «да прольют свет», «да обнажат сияние», «да прозреют», «да какой-то там ещё оптический эффект сотворят», «да как тебе не надоедает всё это читать?» — и неожиданное: «Сочувствующие да явят гладь». Однако, насколько могу судить, вы, Селестина, едва услышав эту фразу из уст того офицера, сразу всё поняли. Так просветите меня.
