Это происходит, например, в Японии, где с 1997 по 2008 год среднегодовой заработок рабочих в возрасте примерно 20 лет снизился на 14 процентов. В отчете Министерства здравоохранения, труда и социального обеспечения от 2010 года говорилось, что 56 процентов трудоустроенных в возрасте от 16 до 34 лет нуждаются во втором источнике дохода для возмещения основных расходов.
Молодые не любят неопределенности и, как правило, так или иначе подумывают о карьере. Но многие из тех, кто хочет чего-то добиться в жизни, уже наслышаны о том, как люди старшего поколения «тянули лямку» в конторе или на заводе, и эти рассказы их вовсе не вдохновляют. Они отвергают лейборизм с его стабильной штатной работой, продолжающейся чуть ли не пожизненно. Согласно международным опросам общественного мнения, почти две трети молодых людей сказали, что предпочитают «самозанятость», то есть хотят работать на себя, а не на кого-то. Но гибкий рабочий рынок, выкованный старшим поколением политиков и коммерческими интересами, обрекает большинство молодых людей годами прозябать в прекариате.
Молодежь составляет ядро прекариата и поведет его на борьбу за достойное будущее. Молодежь всегда была недовольна настоящим и мечтала о светлом будущем. Некоторые исследователи, например Дэниел Коэн (Cohen, 2009: 28), считают точкой отсчета майские события 1968 года, когда молодежь заявила о себе как «независимая общественная сила». Действительно, дети, рожденные во времена бэби-бума – послевоенного демографического взрыва, разрушили порядок, созданный поколением их родителей. Но молодежь всегда, на протяжении всей истории, была зачинщиком перемен. Скорее, 1968 год ознаменовал рождение прекариата, который отвергает общество промышленного труда с его унылым лейборизмом. Выступая против капитализма, дети послевоенных лет воспользовались пенсиями и другие льготами, в том числе получили дешевые товары от вновь появляющихся рыночных экономик, а затем придумали гибкость и нестабильность для тех, кто придет им на смену. Один безработный разочаровавшийся выпускник (Hankinson, 2010) написал: «Дети бэби-бума имели бесплатное образование, доступное жилье, солидные пенсии, которые могли получить довольно рано, и вторые дома. Нам же оставили образование в долг и лестницу улучшения жилищных условий с прогнившими перекладинами. А финансовая система, сделавшая наших родителей богатыми, предлагает нам на выбор дрянную работу либо вообще никакой».
Конечно, эти гневные упреки предыдущему поколению не совсем справедливы, в них не учитываются классы. Только крошечная часть британских детей бэби-бума поступала в университеты, тогда как в наши дни половина всех вчерашних школьников в той или иной форме получает высшее образование. Многие представители старшего поколения пострадали от разрушительного действия деиндустриализации: шахтеры, металлурги, портовые рабочие, печатники и т. п. – всех их отодвинули в прошлое. А многие женщины испытали на себе дополнительный гнет экономической маргинальности. Такая интерпретация с точки зрения межпоколенческих противоречиями уводит в сторону, поскольку соответствует консервативной точке зрения, осторожно оставляющей за скобками роль глобализации (Willetts, 2010). Положение сегодняшней молодежи не хуже, чем у предыдущих поколений. Просто ситуация другая, и зависит она от социальной принадлежности. У прежнего рабочего класса был силен дух солидарности, передававшийся в рабочих сообществах из поколения в поколение. Теперь эти сообщества скорее зона прекариата, так же как студенческие городки и сообщества, которые итальянцы называют alternativi.
Теперь эти сообщества отживают свое, что создает три проблемы для сегодняшних молодых. Они видели, как их родители теряли социальный статус, доход, все, что составляло предмет их гордости и давало ощущение стабильности, так что у молодых нет примера для подражания и они легко попадаются в ловушки прекариата с низкооплачиваемыми работами, периодической безработицей и вынужденным бездельем. В бедняцких кварталах «рабочая этика» передавалась из поколения в поколение (Shildrick, MacDonald, Webster, Garthwaite, 2010). Но опыт прекариатизированного существования, пережитый одним поколением, точно так же передается через мировоззренческие и поведенческие нормы следующему. Первое поколение, испытавшее на себе системную гибкость, взрослело в 1980-е. Это их дети вышли на рынок труда в двадцать первом веке. И не случайно у многих из них и заработок, и карьера хуже, чем у их родителей. Примечательно, что среди молодых британцев больше таких, кто относит себя к рабочему классу, и меньше – тех, кто считает, что к этому классу относятся их родители. Это ощущение «падения», которое сказывается и на их представлении о будущем.
Образование становится товаром
Коммодификация образования (превращение образования в товар) также вызывает разочарованность и недовольство. Система образования, направленная на улучшение «человеческого капитала», не обеспечивает лучшими рабочими местами. Образование, продающееся как некое капиталовложение (которое для большинства покупателей никогда не окупится), – это просто обман. Взять хотя бы такой пример: в Испании 40 процентов выпускников университетов через год после окончания вуза оказываются на малоквалифицированных должностях, для которых такой уровень подготовки, как у них, не требуется. И это приводит лишь к повальной статусной фрустрации.
В настоящее время диплом колледжа или университета означает немалую среднюю денежную прибавку к доходам за всю последующую карьеру: в Великобритании это 200 тысяч фунтов стерлингов для мужчин (Browne, 2010). С этой точки зрения введение высокой платы за обучение выглядит оправданным. Но при повышенной плате есть риск, что университетские предметы, не предвещающие большой финансовой отдачи, будут отодвинуты на задний план, притом что указанный выше доход – величина средняя. В рыночном обществе процветают рынки, действующие по принципу «победитель получает все», вот почему разница в доходах перешла пределы, допустимые с точки зрения производительности. Лишь немногие студенты – и таких все меньше – получают после вуза высокие доходы, как раз и образующие это среднее арифметическое. Большинство же получают должности с доходом намного меньше этого среднего числа.
Причина происходящего – в рынке труда. Экономики постоянно создают все новые виды работ, но мы знаем, в каком направлении это движется. Например, в ближайшее десятилетие менее половины всех новых рабочих мест в США будут предназначены для дипломированных специалистов (Florida, 2010). И вероятно, если исходить из прошлого опыта, 40 процентов из них займут люди без дипломов. В конце концов, Билл Гейтс был недоучкой. Так что только треть всех новых рабочих мест будет доступна молодым людям с высшим образованием.
Большинству же придется браться за работы, которые не требуют высокой квалификации. И это обидно. Им будут втолковывать, что надо с энтузиазмом относиться к своему новому делу, не требующему высокой квалификации, и выплачивать долг за обучение, на которое их подбили обещанием, что диплом обеспечит им высокооплачиваемую работу.
Неолиберальное государство видоизменяло систему школьного образования, чтобы сделать ее закономерной частью рыночного общества, подталкивая обучение в сторону накопления «человеческого капитала» и трудовой подготовки. Это один из самых отвратительных аспектов глобализации.
На протяжении веков считалось, что образование освобождает от невежества и помогает развивать способности, заложенные от природы. Идея Просвещения состояла в том, что человек, приобретая знания, совершенствует мир и сам совершенствуется. В рыночном обществе эта задача отошла на задний план.
Происходит глобализация системы образования. Ее нагло представляют как индустрию, источник выгоды и экспортной выручки, как область конкуренции, когда страны, университеты и школы оцениваются по результативности. То, что происходит, беспрецедентно. Администраторы взяли под контроль школы и университеты, насаждая бизнес-модель, заточенную под рынок. И лидером этой глобальной «индустрии» являются США, притом что стандарты там катастрофически упали. Идея в том, чтобы воспроизводить продукты под названием «сертификаты» и «выпускники». Университеты больше соревнуются между собой не по уровню обучения, а по уровню «роскоши»: где лучше общежития, спортзалы и танцплощадки, где числится больше знаменитых ученых, сделавших себе имя в академической науке, не связанной с преподаванием.
Словно символизируя утрату ценностей просвещения, в Великобритании в 2009 году ответственность за деятельность университетов переложили с отдела образования на отдел по делам бизнеса. Тогдашний министр по делам бизнеса и инноваций лорд Мандельсон так объяснил это решение: «Я хочу, чтобы университеты больше сосредоточились на коммерциализации плодов своих усилий… бизнес должен быть во главе угла».
