Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

В истории Советского Союза 22 июня 1941 г. — начало нового периода, дата, уступающая по значению лишь Октябрьскому восстанию 1917 г.

В четыре часа утра фашистские вооруженные силы — 191 дивизия, из которых 153 германские, — обрушились на западную границу страны на всем ее протяжении от Балтийского моря до Черного. СССР не искал этого столкновения, наоборот, он сделал все возможное, чтобы избежать его. Позже один из главных советских военных деятелей написал в своих мемуарах: «Но, как и всякое большое несчастье, война обрушилась внезапно»[1]. А один из писателей добавил: «Казалось бы, все давно ждали войны, и все-таки... она обрушилась как снег на голову»[2]. Во всех книгах об этом страшном событии десятилетиями повторяется одно и то же: неистовый шквал огня и металла совершенно неожиданно ворвался в мирную жизнь; страна, которая на протяжении предыдущего 20-летия более, чем любая другой, чувствовала приближение мировой войны, оказалась застигнутой врасплох.

Почему же врасплох? В Азии с 1937 г. шли бои. В Европе в начале сентября 1939 г., с момента вторжения гитлеровцев в Польшу, Франция и Англия объявили войну Германии. СССР же после заключения советско-германского пакта оставался в стороне. Утверждалось, что Сталин — отныне непререкаемый вождь Советского Союза — с чрезмерным доверием отнесся к договору с Гитлером. Основная причина, похоже, заключается не в этом. Маршал Жуков в своих воспоминаниях заявил, что никогда не слышал от Сталина ни одного суждения, которое бы подкрепляло подобное впечатление[3]. Сталин был слишком недоверчив, чтобы без подозрений отнестись к любому партнеру на переговорах или дипломатическому документу, от кого бы он ни исходил. Причина, следовательно, более глубокая. Нацистская агрессия явила собой крах всей сталинской политики, нашедшей выражение в пакте о ненападении с Германией, крах того непрочного заграждения, которое эта политика возвела ради защиты СССР.

Бедствие вырисовывалось не в один день. Оно подготавливалось постепенно, хотя и стремительно нараставшими темпами. Вначале заключение пакта воспринималось как успех, по крайней мере в том, что касалось государственных интересов СССР. Стране в последний момент удалось уберечься от пожара, охватившего Европу, и в то же время урегулировать конфликт с Японией на своих дальневосточных рубежах. Главные капиталистические державы Европы не объединились против Советского Союза, как того опасались в Москве. Напротив, /7/ теперь они были втянуты в военное противоборство, обещавшее быть изнурительным для обеих сторон. Быстрый распад польского государства и соглашение с Берлином позволили СССР с легкостью вернуть себе территории, вырванные у него Польшей в 1921 г., восстановить свое вооруженное присутствие в маленьких сопредельных Прибалтийских государствах[4]. Вслед за пактом о ненападении, заключенным с Германией в августе 1939 г., месяц спустя был подписан договор о дружбе и границах. Это не помешало СССР провозгласить себя нейтральным в войне. И нейтралитет этот был подлинным[I], хотя отношения Советского Союза с Германией и стали лучше, чем его отношения с Францией и Англией (Молотов, тогда глава правительства, не преминул отметить это в своих выступлениях)[5].

Первым тревожным сигналом явилась война с Финляндией. Итоги этой войны, плохо продуманной как с политической, так и с военной точки зрения, были отрицательными для СССР. Оценка эта не относится к советским требованиям, умеренным и в тот период вполне понятным, и не преследует цели оправдать финских руководителей, поведение которых не отличалось осмотрительностью. После трех месяцев отнюдь не блистательных военных операций (декабрь 1939 г. — февраль 1940 г.) СССР заключил мир, удовольствовавшись скромными территориальными уступками со стороны Финляндии: несколько военных баз и перенос границы на Карельском перешейке. Они будут затем утрачены в первые же недели после начала нацистской агрессии[6].

Высокой, однако, оказалась политическая цена этих достижений. В Финляндии поражение оставило в душах людей осадок озлобления и вызвало подъем реваншистских настроений, что усилило поддержку среди масс наиболее антисоветских групп в правящих кругах. В остальном мире финская война послужила предлогом для гигантской антисоветской кампании. Исключение СССР из умирающей Лиги Наций — лишь один из незначительных эпизодов этой кампании. Во Франции и Англии, несмотря на продолжавшиеся военные действия против Германии, правительства и генеральные штабы обсуждали планы посылки экспедиционного корпуса на помощь финнам, а также нападения на СССР с юга, в частности бомбардировки нефтяных промыслов Баку. Конечно, подобные планы свидетельствовали в первую очередь о неразумности правителей этих двух стран; на их поведение /8/ продолжали воздействовать те тенденции, которые привели их в 1938 г. к мюнхенской капитуляции перед Гитлером[7]. Но то было небольшим утешением для руководителей СССР: вновь возникла угроза создания единого фронта капиталистических держав — того фронта, образования которого с таким трудом удалось не допустить. Германия, связанная пактом о ненападении с СССР и войной на Западе, осталась в стороне от этих планов. На сторону финнов встали, однако, Соединенные Штаты и фашистская Италия, союзница Гитлера. Все это происходило в тот момент, когда три главных участника войны в Европе проводили взаимный зондаж с целью заключения мира[8]. Если бы не завершилась война с Финляндией — не известно, удалось ли бы предотвратить образование широкой антисоветской коалиции.

Поздно было, однако, исправлять другое зло, причиненное этой войной. Действия СССР оставили у всех опасное впечатление его военной слабости. Сталин понял это. Стремясь исправить положение, он приступил к перемещениям деятелей на высших ступенях руководства вооруженными силами. Ворошилов уступил место наркома обороны Тимошенко. Сталин сместил даже начальника Генерального штаба маршала Шапошникова, выходца из старой, дореволюционной армии, хотя тот не нес ответственности за финскую кампанию (он предложил другой оперативный план). Сталин обосновал свое решение необходимостью показать всему миру, что Москва извлекает из происшедшего необходимые уроки[9]. Но было уже поздно.

Следует отметить, что начальный, на первый взгляд удачный период сотрудничества с Германией повлек за собой многочисленные отрицательные последствия для СССР. Антифашистская пропаганда в Москве внезапно прекратилась. Гитлеровская агрессия уже не находила осуждения, разве что самое расплывчатое, общее, которое можно было извлечь из обличения всех империалистических держав и их грабительской природы. Само понятие «страна-агрессор» было отодвинуто на задний план как более не подходящее к употреблению. Никаких сожалений не было выражено в связи с ликвидацией Польши как государства, этого «уродливого детища Версальского договора». Молотов дошел даже до того, что назвал «преступной» такую войну, которая бы провозглашала своей целью «уничтожение гитлеризма». Он заявил, что подобная постановка вопроса напоминает о «старых религиозных войнах» времен средневековья. «Ответственность» за развязывание войны и в еще большей степени за ее затягивание Сталин возложил на Францию и Англию, которые «грубо отвергли... мирные предложения Германии»[10].

За границей все это серьезным образом сказалось на антифашистах — друзьях СССР. Сильная растерянность ощущалась в Коминтерне, который, следуя строго в фарватере официальной советской политики и пропаганды, вынужден был повторять все их повороты. Война была определена Коминтерном как «несправедливая, империалистическая», не отличающаяся по характеру от первой мировой воймы. Действительно, на протяжении последних месяцев 1939 г. и /9/ первых месяцев 1940 г. смысл событий, происходивших на фронте, отнюдь не был ясен. «Странной войной» стали называть этот период конфликта[11]. После краха Польши противоборствующие армии почти не меняли своих позиций. Шел непрерывный поиск компромиссов, и враждующие блоки еще не приобрели окончательных очертаний. Нельзя было исключать ни сенсационных закулисных ходов, ни внезапного поворота фронта на 180 градусов. При всем этом анализ Коминтерна был чересчур односторонним и отставал от обстановки, ибо игнорировал антифашистские настроения широчайших слоев народа во многих странах[II].

Это повлекло за собой тяжелые последствия. Произошел резкий и для многих непонятный поворот — отказ от курса на Народный фронт, который рассматривался теперь как что-то вроде временной и устаревшей тактики. В Коминтерне снова вошел в моду сектантский лексикон времен, когда нацисты еще не пришли к власти: острие полемики вновь было нацелено против социал-демократии и всех промежуточных сил, проповедовавших «антифашистскую войну»[12]. Однако сопровождавшие новую смену курса политические лозунги были малореалистичными и противоречивыми, в лучшем случае чисто агитационными, а следовательно, бездейственными. Таким был, к примеру, призыв вести борьбу за то, чтобы «положить конец войне»[13]. Он оправдывался, вероятно, надеждой, что с течением времени изнуренные и обескровленные войной народы обратят взоры к СССР и коммунистам, не участвовавшим в ней[14]. Но пока, в тогдашней обстановке, продолжение военных действий, которые могли бы привести к истощению двух противоборствующих коалиций капиталистических держав, было той единственной защитой, на какую Советский Союз мог рассчитывать, оставаясь нейтральным. Публично Сталин отвергал эту идею как болтовню «политиков из пивной». В частных же беседах он тоже строил расчеты на долгий и сложный ход войны[15].