Утром его вызвали на допрос. Молоденький следователь щеголял не только усиками, но и нарочитым демократизмом.
- Садитесь, коллега, угощайтесь сигарами... Не хотите ли кофе? Или, быть может, коньяк?
Коллега?!.. Выходит, они уже знают его настоящее имя...
- Спасибо, не пью. И курить тоже бросил.
- О, завидую вам... Благотворное влияние друзей, не правда ли? Говорят, господин Ульянов тоже не курит и не пьет.
- Не знаю, кого вы имеете в виду.
- Коллега, ну зачем же выставлять себя на посмешище? Неужели вы еще не понимаете, что нам все известно? Решительно все...
В том-то и дело, что им было известно далеко не все. Крыленко понял это по вопросам, в которых явно чувствовалась неуверенность. Что-то, конечно, они знали, иначе не напали бы на его след, но информация, которую полиция получила от своих агентов, была скорее всего разрозненной и неполной.
Пусть ответы его покажутся нелепыми, отрицание - бессмысленным, но этим он вынуждал их постепенно открывать свои карты. Его цепкий ум быстро схватывал не только явный, но и скрытый смысл вопросов, анализировал, сопоставлял, обобщал.
- Видите ли, коллега... - Следователь обращался к нему доверительно это тоже был прием, хотя и вовсе не новый. - Законы военного времени вам известны. Ведь вы, полагаю, еще не успели забыть дисциплины, которые столь блистательно сдали немногим более года назад. - Он многозначительно поднял брови: видал, дескать, мы и до этого докопались. - Если запамятовали, я могу ознакомить, как карается деятельность, подобная вашей.
- Какая деятельность? - спросил Крыленко.
Следователь замолк, соображая, как лучше ответить.
- Та, из-за которой вам приходится беседовать со мной.
"Ни черта толком не знают?" - весело подумал Крыленко и, подыгрывая, в тон следователю проговорил:
- Ага...
- Ваши сообщники по Харькову... - Следователь решил ковать железо, пока горячо. - Они давно уже во всем признались.
Теперь Крыленко не сомневался, что полиция блуждает в трех соснах. Если бы харьковское подполье провалилось, следствие не стало бы напускать тумана: назвали бы имена, устроили бы очные ставки. Наконец, предъявили бы обвинение, и дело с концом.
Но следователь, видно, был недогадлив, молчание подследственного он расценил как готовность к признанию,
- На вашем месте я начал бы с самого очевидного. И с самого постыдного, если уж говорить начистоту. Расскажите, где вы укрывались от мобилизации, от исполнения святого патриотического долга. Перед лицом опасности, нависшей над отечеством, забываются партийные распри, и все честные люди выходят сражаться с общим врагом. Надеюсь, хотя бы это вы не станете отрицать? Итак, кто вас прятал? И где?
Вступить в полемику с этим фатоватым хлыщом, который учит его любви к отечеству? Ну нет уж, этого господа-патриоты не дождутся. А насчет того, где он "прятался"... Скорее всего и об этом полиция ничего не знает.
...После того как Ленина арестовали в Кракове, за него вступились австрийские социал-демократы, обвинение в "шпионаже" лопнуло как мыльный пузырь, властям не оставалось ничего другого, как выслать "опасного иностранца" за пределы империи. И снова его приютила Швейцария. Здесь собралось в ту пору много русских большевиков. Их колонии были в Лозанне и Цюрихе, в Женеве и Берне. В Берне же поселился и Ленин.
Лес начинался сразу за домом. Когда Крыленко приезжал к Ленину из Божи, Владимир Ильич сразу уводил его гулять. Они часами бродили по усыпанным желтыми листьями тропинкам, вьющимся вокруг холмов, и, сами того не замечая, вскоре оказывались на вершине. Внизу лежал город - пригнанные друг к другу кирпичные крыши, средневековые башенки и арки, иглы соборов, вонзившиеся в белесое небо.
Крыленко был грустен. Мысль о том, что где-то совсем близко идет война, что на огромных просторах России гибнут тысячи людей, не давала покоя.
- И какой же из этого вывод? - Ленин смотрел на него испытующе, словно готовясь к спору с невидимым оппонентом. - Требовать мира? Но ведь в современных условиях это пустые разговоры, снижающие революционную активность масс. Или вступить под боевые знамена его величества? - Он саркастически усмехнулся. - Нашлись, представьте себе, даже большевики, которым вскружил голову угар фарисейского патриотизма. "На нас напали - мы защищаемся". Какой наивный и вредный вздор! Две банды грабителей воюют из-за добычи. Воюют, чтобы удержать свою власть, распространить ее на другие народы, урвать себе кусок побольше да пожирней. Какое дело рабочему до их грызни? Почему я должен помогать одному бандиту против другого? Только потому, что один говорит по-русски, а другой - по-немецки?
Но для каждого марксиста ясно, что империалисты всех наций говорят на одном-единственном языке: языке денег. Пусть обвиняют нас в чем угодно - к грязи и клевете нам не привыкать. Да, мы против "защиты отечества". Мы страстно желаем, чтобы в этой несправедливой войне Россия потерпела поражение. И пусть немецкие рабочие желают того же Германии. И рабочие каждой воюющей страны - своему правительству.
Наш лозунг ясен: войну империалистическую превратить в войну гражданскую. Это и значит, Николай Васильевич, быть истинным патриотом.
"Пусть обвиняют... К клевете нам не привыкать..."
Эти ленинские слова вспомнил Крыленко, выслушивая поучения хлыщеватого следователя, пытавшегося вырвать у него "чистосердечное признание".
- Где я находился после бегства из Харькова, не скажу, - твердо сказал Крыленко. - А долгов перед отечеством у меня нет.
Он решил даже для видимости не играть в "откровенность", на вопросы по существу не отвечать и со следователем не спорить. Рано или поздно следствие выложит все, что имеет, и тогда он решит, как вести себя на суде. А пока что задача одна: держать язык за зубами. Только бы знать, что стало с Еленой...
- Госпожа Розмирович, - широко улыбаясь, сказал следователь на одном из допросов, - арестована. От вас во многом зависит, какая участь ее ждет.
Он и бровью не повел, сказал только:
- Плохо вы изучили мой характер, господин следователь.
Тот вскипел:
- Ваш характер меня решительно не интересует!
- А что же вас интересует? - спокойно спросил Крыленко.
- С какой целью вы приехали в Москву?..
- Мне очень не хочется огорчать вас, господин следователь... Но видите ли... На этот вопрос вам придется искать ответ самому.
...- Почти все связи оборваны, - сокрушался Ленин, - письма идут по три-четыре недели, да и то доходит из них только малая часть. Перебросить в Россию газеты, литературу стало делом архитрудным. Ничего мы, в сущности, не знаем - кто уцелел, кто арестован, кого загнали на фронт. Без надежной связи вся наша работа пойдет насмарку. А Россия между тем переживает критический момент.
Они сидели в боковой комнатке маленького, не отличавшегося чистотой, но зато дешевого кафе "Швайцербунд", где за месяц до этого состоялась партийная конференция: большевики-эмигранты, съехавшиеся из разных стран, обсуждали на конференции отношение партии к войне. Ленин и сейчас еще был полон воспоминаний о бурных спорах, которые не стихали в этой комнате несколько дней. Все сошлись тогда на главном: рабочие в солдатских шинелях должны повернуть оружие против своих поработителей. Оставалось довести эту простую, всем понятную и близкую мысль до сознания масс. В переводе на язык практики это значило: связь! Проблема номер один каждой партии, находящейся в изгнании и подполье...
- Владимир Ильич, - горячо сказал Крыленко, - вы же знаете, как мне хочется вернуться в Россию. Действовать, приносить пользу. Здесь я пишу статьи, участвую в выработке партийной политики, готов выполнить любое задание. Но поверьте, мое место не в Альпах. Каждый должен быть там, где он более всего нужен.
Ленин хорошо понимал его. Он ли не тяготился затхлостью здешней жизни, самодовольной скукой?
"Чувствуешь, себя как в клетке", - вздохнула Надежда Константиновна. А куда податься?
Зимой катались как-то с гор на санках. Спуск крутой, извилистый, долгий: летишь - захватывает дух.
Чуть на повороте недоглядел, не выпрямил санки, не откинулся вовремя, не дернул веревку - вылетишь пулей на полном ходу. Ленин владел этой техникой мастерски. И на сей раз он первым добрался до финиша.
Крыленко подрулил несколько секунд спустя - раскрасневшийся, довольный.
- Ну что? Хорошо? - Ленин предавался отдыху с таким же увлечением, с такой же самоотдачей, как и работе. - Замечательная эта штука швейцарские сани.
С наслаждением вдыхая морозный воздух, Крыленко согласился.
- Прелесть...
И вспомнились люблинские леса в зимнем убранстве, сосновые рощи под Петроградом, запах России.
- Домой бы!.. - проговорил Крыленко. - Дело делать...
- Рано еще, - остудил его Ленин. - Каждому овощу свое время.
Теперь, отхлебывая горячий ароматный кофе, он напомнил Владимиру Ильичу о том разговоре в лесу.
