Но прежде чем коснуться этой темы, следует немного рассказать о Екатерине, не отходившей в тревожные дни января 1725 года от постели умирающего царя.
Свадьба Петра I и Екатерины. А. Ф. Зубов. 1712 г.
В русской истории Екатерина появилась в 1702 году, когда среди пленных жителей шведской крепости Мариенбург фельдмаршалу Шереметеву приглянулась 17-летняя девушка Марта, жившая в семье пастора Глюка. В литературе нет единого мнения о ее происхождении: по одним сведениям, Екатерина происходила из семьи лифляндских крестьян Скавронских, по другим – она родилась в Швеции и лишь затем переехала в Лифляндию. Впоследствии Петр несколько раз в своих письмах к жене обыгрывал то обстоятельство, что она была некогда подданной враждебного России государства. Отмечая столь памятную для него дату взятия Нотебурга в 1702 году, знаменовавшего собой первые успехи России в отвоевании Ингрии, царь писал: «Катеринушка, друг мой сердешнинькой, здравствуй! Поздравляем вам сим счастливым днем, в котором русская нога в ваших землях фут взяла, и сим ключей (имеется в виду новое название Нотебурга – Шлиссельбург, Ключ-город. – Е. А.) много замков отперто». В 1719 году, празднуя юбилей Полтавы и мечтая закончить войну в том же году, он шутит: «Дай Боже, что в девятом началось, в девятый бы на десять благой конец восприяло! Чаю, я вам воспоминанием сего дня опечалил, однакож разсуждай». Молва связывает появление Екатерины возле Петра с именем Меншикова, который отобрал юную наложницу у Шереметева, а затем передал ее царю. «Катерина не природная и не русская, – показал в Тайной канцелярии один солдат, – и ведаем мы, как она в полон взята и приведена под знамя в одной рубахе и отдана под караул и караульный наш офицер надел на нее кафтан. Она с князем Меншиковым его величество кореньем обвели». По поводу «коренья» сказать ничего определенного не могу, но что на протяжении многих лет Екатерина и Меншиков были союзниками – это очевидно. И причина этого была проста: оба они, выходцы из низов, тайно презираемые многими из правящей родовитой верхушки, нуждались в помощи друг друга, чтобы противостоять своим врагам. Впечатление о «коренье» как некоем волшебном способе приворожить к себе царя находит подтверждение в том колоссальном влиянии, которое имела Екатерина на Петра. Став фавориткой царя примерно в 1703 году, мариенбургская полонянка постепенно приобретала все большее влияние. В своей жизни она совершила путь Золушки, поднявшись от «портомои» (так называли в XVIII веке прачку) и наложницы до «Всемилостивейшей государыни императрицы». Суровый деспот, человек с железным характером и волей, Петр с необычайной нежностью и заботой относился к Екатерине. Их, дошедшая до нас, переписка отражает этот чрезвычайно высокий тонус личных отношений. «…Гораздо без вас скучаю», «…для Бога, приезжжайте скоряй, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу… Дай Боже, чтоб вас видеть в радосте скоряй»; «Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безкушно ж» – подобными признаниями пересыпаны письма крайне скупого на ласковое слово царя, получавшего взаимные признания и трогательные подарки. Эти отношения сохранялись не год и не два, а больше двадцати лет. 26 июня 1724 года, то есть незадолго до конца жизни, приехав в Петербург, царь пишет Екатерине в Москву: «Большую хозяйку и внучат (вероятно, Анну, а также Наталью и Петра – детей Алексея. – Е. А.) нашел в добром здоровье, также и все – как дитя в красоте разтущее, и в огороде (то есть в Летнем саду. – Е. А.) повеселились, только в палаты как войдешь, так бежать хочетца – все пусто без тебя: адна медведица ходит, да Филипповна, и ежели б не праздники зашли, уехал бы в Кронштат или Питергоф». Не приходится сомневаться, что огромное влияние на Петра Екатерины, на которое обращали внимание современники, было следствием того, что во все времена называется одинаково: любовь, сердечная привязанность, доверие. Несомненно, это был редкостный для коронованного властителя брак, построенный на иных, чем династические и политические, основах. Впрочем, политика здесь все же была: браком с «портомоей» царь-реформатор как бы бросал вызов старому обществу, считая знатность по «годности». Превращением наложницы – «метрессы» (которых всегда было много у царя) в жену и императрицу она была обязана исключительно своему тонкому пониманию Петра, приспособлению к его привычкам и нраву. Женщина не только необразованная, но, вероятно, неграмотная, она была по-житейски умна, проявляя глубокий, искренний интерес к его жизни и заботам, что вызывало ответную реакцию, – ведь мы знаем, как много может сделать искреннее чувство. В письмах Петра к Екатерине мы видим, как раскрывается этот железный, не знающий слабости человек, он ищет у Екатерины не какой-то конкретной помощи, а сердечного сочувствия, участия, ибо, известно, судьба высоко стоящего над всеми – это почти всегда душевное одиночество. Приведу примечательное свидетельство современника, графа Бассевича: «Впрочем, она имела также и власть над его чувствами, власть, которая производила почти чудеса. У него бывали иногда припадки меланхолии, когда им овладевала мрачная мысль, что хотят посягнуть на его особу. Самые приближенные к нему люди должны были трепетать тогда его гнева. Припадки эти были несчастным следствием яда, которым хотела отравить его властолюбивая его сестра София. Появление их узнавали у него по известным судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжении двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, нескольких несчастий и всегда сопровождались страшной головной болью, которая продолжалась целые дни. Известно, что Екатерина Алексеевна обязана всем не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое назначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении».
И вот вся эта идиллия рухнула в одночасье поздней осенью 1724 года. Вечером 8 ноября неожиданно для всего двора был арестован Виллим Монс (брат Анны Монс) – камергер Екатерины Алексеевны, а также несколько близких к нему людей. Бумаги Монса были опечатаны, доставлены Петру, и началось следствие, которое осуществлял лично сам император. Формально дело Монса, начатое с расследования доноса на него, касалось многочисленных взяток, которые он получал от разных людей, в том числе первейших в государстве. Стало известно, что Меншиков подарил камергеру лошадь «с убором», князь В. Долгорукий – «парчу на верхний кафтан», царица Прасковья Федоровна, вдова старшего брата Петра, Ивана Алексеевича, – доходы со своих псковских деревень. Весьма примечательно, что следствие по делу о взятках Монса – а такие дела обычно тянулись годами – было проведено с необыкновенной быстротой: многие арестованные и причастные к делу даже не были допрошены. 14 ноября Вышний суд приговорил Монса как взяточника к смертной казни, Петр тут же конформировал решение суда: «Учинить по приговору», а уже 16 ноября на Троицкой площади Монсу отрубили голову. Надо полагать, что расследование взяточничества почти сразу же отошло на задний план, если, конечно, с самого начала оно было причиной, а не поводом для ареста и казни. Не нужно было обладать особым чутьем, чтобы понять, что царица Прасковья Федоровна дарит Монсу деревни, а Меншиков – коня не за красоту и обходительность изящного молодого камергера императрицы, а за то влияние, которое имел Монс. Ну а это влияние, как нетрудно догадаться, основывалось на том особом внимании, которое 28-летнему камергеру стала оказывать 40-летняя Екатерина. Иностранные наблюдатели сообщают, что следствием дела Монса стал серьезный разлад в семье Петра, тяжелые сцены между супругами.
Известны весьма своеобразные взгляды Петра на супружеские отношения. Сам Петр ничем себя не ограничивал, и без преувеличения можно сказать, что возле него всегда находились те, кого деликатно называли «метрессы», – нельзя забывать, что из их числа вышла и Екатерина. 18 июня 1717 года Петр писал жене из Спа, где он принимал воды: «Инаго объявить отсель нечего, только что мы сюда приехали вчерась благополучно, а понеже во время пития вод домашней забавы дохторы употреблять запрещают, того ради я матресу свою отпустил к вам, ибо не мог бы удержатца, ежели б при мне была». 3 июля, отвечая царю из Амстердама, Екатерина писала: «Что же изволите писать, что вы матресишку свою отпустили сюда для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселитца, и тому я верю, однакож болше мню, что вы оную изволили отпустить за ее болезнью, в которой она и ныне пребывает и для леченья изволила поехать в Гагу, и не желала б я (от чего Боже сохрани!), чтоб и галан (любовник. – Е. А.) той матресишки таков здоров приехал, какова она приехала. А что изволите в другом своем писании поздравлять имянинами старика и шишечкиными (то есть именинами самого Петра и его сына-тезки. – Е. А.), и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущий год поспела. Однако дай, Боже, мне вскоре вашу милость видеть, чего я в сердечным желанием ожидаю».
