Насколько у византийцев замечается избыток в создании гипотез, настолько у арабов их недостаток. Измерительные опыты составляют первый шаг к экспериментальному методу, и эти пepвые шаги арабов оказались искуснее византийских. Это и объясняет их более критичный подход к гипотезам.
Сочинение Альгацини не имело, по-видимому, дальнейшего влияния на развитие механики, а позднейшим поколениям оно оставалось неизвестным до 1857 года. По этой причине мы знаем об Альгацини только то, что он сообщает сам. Даже имя его известно в точности только благодаря тому, что некоторые главы начинаются словами: «Так говорит Альгацини».
Ибн Рушд, или Аверроэс (1126–1198), как его обыкновенно называют, – последний выдающийся ученый у западных арабов. Вскоре после него владычество мавров пало под натиском христиан, и арабская наука угасла надолго. Аверроэс известен всего более как почитатель и комментатор Аристотеля: «Аристотель положил начало и конец всем наукам. До него не было писателя, достойного упоминания, и никто в течение пятнадцати веков после него не прибавил чего-либо выдающегося к его учению и не указал в нем каких-либо заблуждений. Аристотель – величайший из людей. Бог допустил его достигнуть венца всякого совершенства».
В этот период в арабских странах шли перемены. Испанско-арабский халифат перестал существовать как единое целое, отдельные государства с трудом отбивались от христианских врагов. Узкий догматизм и фанатизм приобрели решительный перевес. Арабской философии пришлось вести борьбу за свое существование, и исход борьбы сложился не в ее пользу. Имя Аристотеля сделалось позорным, философов стали презирать, а творения их истреблять. Вот причина, почему Аверроэс имел мало влияния на своих единоверцев и его сочинения так редко встречаются в подлиннике. Зато евреи и христиане преклонялись перед ним почти четыре века и распространили его сочинения во многих еврейских и латинских переводах.
В период укрепления ислама аль-Газали (1058–1111) написал «Опровержение философов», где содержалось предупреждение о тщетности попыток примирить философию с Кораном. Аверроэс дал ему остроумный ответ в «Опровержении опровержений». Дунс Скот и Фома Аквинский повели свой спор, будто продолжив в рамках христианства то, что начали выяснять для мусульманства аль-Газали и Аверроэс. В результате этого спора в свое время в мусульманском мире был найден компромисс, сделавший прогресс науки бесплодным, а в христианском мире спор продолжался до тех пор, пока византийская картина мира, вследствие попыток синтезировать ее истины с истинами Книги Бытия, не была полностью разрушена и заменена другой – наукой Нового времени.
Ученые Средних веков в Европе, так же, как и арабские ученые, не смогли выйти за пределы рамок, установленных Аристотелем якобы за полторы тысячи лет до них. Однако схоласты установили принципы научного метода. Так, Роберт Гросетест (Большеголовый) (1175–1253) сумел сформулировать двойной метод разложения и составления, или индукции и дедукции так же ясно, как выразил этот принцип Исаак Ньютон 500 лет спустя.
В XI веке и Европа наконец начала проявлять склонность к занятиям науками. Вся ученость была здесь в руках церкви, поскольку издревле, как и везде, знаниями традиционно владели жрецы. Усложнение структуры общества, появление прослойки грамотных, склонных к размышлениям людей привели в конце концов к столь настоятельной потребности научного истолкования церковного учения, что знаменитый епископ Ансельм Кентерберийский (1033–1109) выразил наконец это общее стремление формулой: Credo ut intelligam – верю, чтобы понимать.
Простой веры в догматы было уже недостаточно. Требовалось убеждение в их истинности, их нужно было доказать. А для доказательства требуется, между прочим, строгая логика, а для защиты положений, подвергающихся нападкам, ловкая диалектика. То и другое можно было найти только у эллинских философов, и потому христианская теология устремилась к памятникам классической образованности, дабы установить догматы на рациональной почве. Однако наука в руках религии и должна была служить интересам религии, неизменно признавая веру нормой познания, а церковное учение – критерием всякого исследования.
«Истинно ли то, во что вселенская церковь верует сердцем и что исповедует устами, не должен подвергать сомнению ни один христианин. Но, веря непоколебимо, любя свою веру и живя согласно с нею, пусть каждый ищет в смирении основания для своей истины. Если он будет в состоянии постичь их, то пусть возблагодарит Бога; если же нет, то да не восстанет он против истины, а преклонив главу, да благоговеет» – так говорит Ансельм. Философия не должна учить ничему, чему не учит в то же время церковь, но она должна доказывать истину церковного учения свойственным ей способом, то есть независимо от всякого опыта.
Ансельм рассказывает, что братия просила его изложить письменно мысли, которыми он делился с ними устно. «Они просили меня не заимствовать никаких решительных аргументов из Писания, но следовать обыкновенным и всем понятным приемам доказательства, соблюдая правила обыкновенных прений».
Ограниченная таким образом философия, известная под именем схоластики, господствовала в различных видоизменениях в течение всего средневекового периода. Лишь позже произошло отделение знания от веры, и еще позже знание получило свою независимость.
А сначала богословы усмотрели в начинающемся развитии независимой светской науки ересь. Уже Бернар Клервосский (1091–1153) признает всякое стремление к знанию ради знания языческим и ценит знание, лишь насколько оно служит для христианского назидания. Затем последовали уже упомянутые запреты аристотелизма на Парижском соборе и на Латеранском соборе при Иннокентии III. Однако вскоре церковь примирилась с греческим мудрецом и встроила его учение в свою систему догматов. А поскольку отныне схоластика смотрела на физику как на побочное занятие, то уже по этому одному нельзя было ожидать, чтобы она двинула ее вперед.
Первым схоластикам были известны лишь немногие сочинения древних писателей; историки науки считают, что со всеми сочинениями Аристотеля европейцы познакомились только в XIII веке через посредство арабов. И с этого же времени начинается резкое и внезапное видоизменение и расширение философии. Но если мы вспомним, что с начала XIII века произошел захват Византии и первая волна греческих эмигрантов появилась в Европе, то поймем, что именно в этом разгадка внезапного скачка учености в Европе.
Знакомство с византийской наукой открыло перед схоластиками путь к изучению природы и до известной степени поколебали исключительное господство религиозного элемента в философии. Произошло то же, что и с арабами при их знакомстве с византийской наукой – преклонение перед Аристотелем. Схоластики должны были признать естествознание, и оно вступило в умственный кругозор западных ученых.
Но философия, как и математика, имеет склонность только формально обрабатывать имеющийся материал. Неудивительно, что средневековая философия, не опиравшаяся ни на какое опытное знание, продолжала без устали пережевывать материал, доставленный ей Аристотелем. Она стала считать, что мир подчиняется Аристотелю, а не наоборот. Известна забавная история: достаточно долго полагали, что муха имеет восемь ног, а не шесть, потому что так сказал Аристотель. А посчитать самим даже и не приходило в голову. Вот пример победы идеологии над знанием.
Аристотеля продолжали считать непогрешимым до кануна возникновения науки Нового времени и наказывали за неуважение к нему. Простой пример: в последних годах XVI столетия профессор Падуанского университета Кремонини получал за лекции о естественно-научных сочинениях Аристотеля 2000 гульденов в год, тогда как Галилей, изгнанный аристотелианцами из Пизы, читал в том же университете лекции по математике за вознаграждение, равное заработку уборщика мусора.
Европейская физика XIII века
Величайший из схоластиков, Фома Аквинский (1226–1274), doctor angelicus, канонизированный в 1323 году, не настаивает на доказательности всех церковных догматов. Он отличает естественное богословие от откровения и тем самым отделяет до известной степени знание от веры. Фома Аквинский отверг неизменность субстанциальных форм и таким образом свел их к простым модусам, или качествам, и с нашей современной точки зрения это был большой прогресс. К сожалению, теория Фомы Аквинского отличается больше глубиной мысли, чем ясностью изложения; кроме того, автором не сделаны из нее все логические выводы.
Столь же знаменитый Альберт Великий (ок. 1193–1280), doctor universalis, при рассуждении о сотворении мира отвергает положение: «из ничего не возникает ничего» для богословия, но для физики считает его основным правилом. По этим уловкам можно уже видеть, что философия начала поднимать голову, а ее представители протаскивают идеи, не одобряемые богословием.
