Столь же знаменитый Альберт Великий (ок. 1193–1280), doctor universalis, при рассуждении о сотворении мира отвергает положение: «из ничего не возникает ничего» для богословия, но для физики считает его основным правилом. По этим уловкам можно уже видеть, что философия начала поднимать голову, а ее представители протаскивают идеи, не одобряемые богословием.
Иоанн Бресканский в 1247 году, оправдываясь в своих «заблуждениях», замечает, что положения, признанные епископом еретическими, были высказаны им в философском, а не в теологическом смысле. Епископ, разумеется, не удовлетворился этим объяснением, и впоследствии многие ученые подверглись карам за философские толкования богословских текстов.
Итак, в XIII веке философы оставались богословами, и в то же время постоянно прибегали к окольным путям, чтобы открыть для философии большую свободу развития, но еще не были физиками в научном смысле слова. Рассмотрим их деятельность подробнее.
Фома Аквинский придавал опыту большое значение, как видно из того, что он не считает онтологическое доказательство Ансельма непреложным и ставит на его место космологическое, согласно которому в бытии Бога как Творца можно убедиться, так сказать, опытным путем, из факта существования Вселенной. Ошибочно было бы, впрочем, заключить из приведенного примера, что Фома Аквинский во всех случаях руководился опытом. В его главном сочинении «Summa Theologiae» встречается только одна глава, посвященная вопросам физики, которая вдобавок вполне согласна с аристотелевским учением. Зато он близко знаком с миром ангелов и выдает за верное, что звезды приводятся в движение не физическими, а духовными силами, по всей видимости – ангелами.
Последний из великих схоластиков, Вильгельм Оккам (1270–1347), отвергал реальное существование общих понятий, признавая его лишь для отдельных предметов. Так как эти последние открываются только наблюдению и оно одно способно решить, существуют ли предметы или нет, то уже первым положением Оккама опыт признается единственной основой познания; а схоластика, безоговорочно считавшая свои общие понятия чем-то реально существующим и непреложным, рушится сама собой. Впрочем, Оккам не довел своего учения до конца. Его нельзя назвать опытным философом; он скорее упрямый казуист, не уступавший ни в чем старым схоластам. Церковь угадала опасность эмпиризма, скрытого в философии Оккама, предала его проклятию и уничтожила его сочинения.
Граф Альбрехт Больштедтский, известный как Альберт Великий, собственно, был не только ученым богословом, но также – и притом с бульшим правом, чем многие из прославленных схоластиков, – знаменитым физиком, химиком и математиком. Он изучил диалектику в Париже, математику и медицину в Падуе, метафизику в нескольких местах и, наконец, вступив в 1223 году в доминиканский орден, слушал еще и богословские лекции в Болонье. С 1229 года он сам преподавал в Кельне и Париже. Затем занимал высокие церковные должности, а в старости, сложив с себя добровольно звание епископа Регенсбургского, снова занял прежнюю кафедру в Кельне, где и умер в престарелых годах.
Альберт Великий знал Аристотеля в переводах в совершенстве и даже был знаком с арабскими комментариями к нему. Его химическая и механическая изобретательность до такой степени поражала современников, что он приобрел славу колдуна и мага. Рассказывают про устроенный им автомат, который отворял дверь на стук и даже заговаривал с входящим, но, возбудив негодование одного коллеги своим человеческим подобием, был разбит им на куски. Далее, будто по случаю какого-то праздника Альберт силою волшебства устроил среди зимы сад, в котором зеленели деревья, благоухали цветы, росла свежая трава, словом, царила весна во всей своей красе. В этом нетрудно угадать преувеличенное описание пиршества, данного в теплицах монастырского сада. Насчет же устройства автомата не сохранилось никаких подробностей.
Общее собрание сочинений Альберта Великого, изданное в 1651 году в Лионе (21 том in folio), вообще интересно для истории химии и описательных естественных наук. Тем не менее здесь нельзя найти ни одного механического или физического открытия, которое могло бы подтвердить в наших глазах громкую славу Альберта. Самостоятельным исследователем он отнюдь не был и даже хвастался своим умением излагать древние науки так, чтобы нельзя было догадаться о его личных взглядах. Главная заслуга Альберта заключается в том, что он своими работами, а еще более своей преподавательской деятельностью проложил дорогу естественным наукам в христианскую Европу и сумел возбудить к ним живой интерес.
В своих сочинениях Альберт упоминает о двух изобретениях, которые он, впрочем, не выдает за свои. Это компас и порох. Появившиеся в XIII веке, они еще позже вошли в общее употребление.
Первые известия об употреблении компаса у арабов относятся к 1242 году. Араб Байлак рассказывает, что в темные ночи сирийские мореплаватели кладут обыкновенно на воду крест из лучинок, а сверху магнит, который своими концами указывает направление. Альберт Великий заимствовал свои знания о магнитной стрелке и ее свойствах из арабских книг, а это значит, что компас стал известен в Европе раньше, чем считается.
В Европе признают за изобретателя компаса итальянца Флавия Джиойю. Датой изобретения полагают 1302 год; по этому случаю поставлен в Неаполе бронзовый памятник. Возможно, Джиойя улучшил конструкцию компаса, перенеся стрелку с деревянной крестообразной подставки на стальной штифтик и придумав для нее оправу, но точных сведений на этот счет нет. Прошли еще столетия, прежде чем компас обратил на себя внимание теоретической физики, – печальный признак ее состояния в те времена.
История пороха еще темнее истории компаса. Если под порохом понимать простую смесь угля, серы и селитры, то оказывается, что смесь эта была известна Альберту Великому в 1250 году. Он советовал растирать и смешивать 1 фунт серы, 2 фунта угля и 6 фунтов селитры в ступке. Но здесь мог иметься в виду не огнестрельный порох в современном смысле. А как взрывчатое средство эта пороховая смесь употреблялась, возможно, уже в XII веке при горных работах, например в Гарце. Но возможно, ее применяли как средство пережигания для разрыхления камней, а не для взрывов.
Что касается употребления пороха для огнестрельного оружия, то точных сведений об этом не имеется до середины XIV века, хотя упоминания о нем появились раньше. Так, в 1338 году французский военный интендант ставит уже порох в число статей расхода; в 1360 году в Любеке сгорает ратуша вследствие неосторожности порохового мастера. Оба эти случая тоже касаются, может быть, взрывчатой смеси, но следующий случай не подлежит уже сомнению. В 1346 году англичане выставили шесть пушек в сражении при Кресси. В 1365 году крепость Эйнбек отстреливалась из «громового ружья», а в 1378 году в Аугсбурге жил литейщик огнестрельных орудий, занимавшийся этим еще под покровом глубокой тайны. Около 1420 года у гуситов появляются первые передвижные полевые орудия. С 1470 года артиллерия превращается в род войск наряду с кавалерией и пехотой.
Однако есть сообщения о восточном приоритете в этом деле. Якобы мавры употребили огнестрельное оружие при обороне Аликанта в 1331-м и Альджевира в 1342 году.
Итак, неизвестно в точности, когда именно порох начали употреблять для огнестрельного оружия. Но еще менее достоверно можно указать, кто первым предложил употреблять его с этой целью. Обычно называют имя Бартольда Шварца, но ведь это только имя, а про человека, носившего его, мы не знаем ровным счетом ничего, за исключением его несчастного опыта с пороховой смесью.
И кстати, только в XVI столетии наука обратила внимание на вопрос, как летят и падают снаряды.
В предыдущих главах мы не раз упоминали имя Роджера Бэкона, выдающегося ученого Средневековья. Но есть большие сомнения, что он жил в то время, к которому его относят, а именно в 1214–1294 годы.
Бэкон – самая блестящая личность XIII века не столько по самостоятельным открытиям, сколько по методу своих исследований. Он был не схоластическим философом, пояснявшим мимоходом аристотелевскую физику, а замечательным математиком, видевшим в пренебрежении этой точнейшей из наук корень заблуждений схоластической учености. «Математика – дверь и ключ к науке», – говорил он в своем «Opus majus» («Большой опус»). Он занимался астрономическими наблюдениями, химическими опытами, механическими конструкциями, оставляя в стороне духовные споры. Это и заставляет выделить его из рядов схоластических натурфилософов и признать первым истинным естествоиспытателем Средних веков, предшественником экспериментальных физиков.
Но что поразительно: о нем не упоминает ни один из ученых докторов XIII или XIV веков. Как это может быть? К тому же Роджера Бэкона нередко сопоставляли с его в самом деле знаменитым соотечественником, лордом-канцлером Бэконом Веруламским, и даже высказывалось мнение, что последний в значительной степени воспользовался трудами первого и отчасти даже просто скопировал их. Сходство имен, пережитых трудностей и даже методов исследования – оба были привержены опытному методу, неоспоримо. Может, Роджера Бэкона и не было вовсе, так как он не имел заметного влияния ни на современников, ни на ученых ближайших к нему столетий, или жил он позже. В общем, здесь есть загадка.
