Дуче заметил, что Сталин и впрямь видит себя наследником Александра. Имперский министр иностранных дел продолжал, что Политбюро составлено из настоящих московитов <т.е. «великороссов», а не евреев. – В.М.>, которые больше не интересуются другими странами, а напротив, как говорят, стремятся к изоляции России от остального мира.
Россия не представляет опасности для национал-социализма или фашизма с точки зрения ни внутренней, ни внешней политики. На деле после заключения пакта с Россией в Германии не было отмечено никаких попыток советского вмешательства в ее внутренние дела. Фюрер считает, что, несмотря на все резкие различия между большевизмом и национал-социализмом, можно заключить с Россией благоприятное торговое соглашение и спокойно держать на Западе те дивизии, которые в противном случае пришлось бы использовать для обороны от России. Мудро достигнув взаимопонимания с Россией, Германия обеспечила себе безопасный тыл. Россия переживает великие исторические изменения. Она отказалась от мировой революции. Насколько известно в Германии, ее отношения с Третьим Интернационалом стали менее тесными, а к русским представителям в нем относятся прохладно <?! – В.М.>.
В области внешней политики Россия не намерена предпринимать никаких действий. Ее взоры полностью обращены внутрь страны по причине организационных преобразований, проводимых большевистским режимом».[533]
Многое здесь звучит, мягко говоря, странно – например, рассуждения об «охлаждении» к Советскому Союзу Коминтерна, который Сталин в эти годы обычно называл «лавочкой», и о национальности Кагановича. Все это, как и решительное утверждение, что Москва «была втянута в войну с Финляндией», должно было оправдать германо-советское сотрудничество в глазах Муссолини и особенно антисоветски настроенного Чиано и подготовить их к неизбежности будущего единого блока. С одной стороны, Муссолини в 1924 г. одним из первых признал Советский Союз и в 1933 г. заключил с ним договор, а фашистская пропаганда не допускала в адрес Москвы таких грубых оскорблений, как нацистская. С другой стороны, «зимняя война», когда симпатии итальянцев были полностью на стороне Финляндии, радикально испортила отношения двух стран.
Дуче согласился на нормализацию итало-советских отношений. Только убедило его не «охлаждение» Коминтерна к СССР, а решительность германской позиции (неделю спустя должна была состояться встреча двух диктаторов) в сочетании с заключением советско-финского мирного договора 12 марта. Вернувшись из Рима, Риббентроп проинформировал о переговорах советского полпреда, подчеркнув: «Я сказал ему <Муссолини. – В.М.>, что наши отношения с Россией становятся все более тесными и что с заключением пакта о ненападении и договора о дружбе создан базис для прочного и ясного сотрудничества этих стран. Я одновременно сказал Муссолини, что мы, в Германии, сожалеем, что между Италией и Россией не имеется близких взаимоотношений, как между Россией и Германией. В особенности сожалел я об этом потому, что как раз сам Муссолини перед заключением советско-германского соглашения говорил, что он приветствовал бы с точки зрения Италии улучшение отношений Германии с СССР… Дуче сказал, что он сам также желал бы улучшения советско-итальянских отношений». Заявив о готовности содействовать примирению между Римом и Москвой, «Риббентроп подчеркнул, что сообщает все это для информации Молотова и Сталина», – немедленно телеграфировал в Москву Шкварцев.
17 марта Шуленбург повторно проинформировал Молотова об итогах встречи и попытался привлечь его внимание к необходимости нормализации отношений с Италией. Нарком резко ответил, что этот вопрос «не вызывает интереса», поскольку «инициатором ухудшения советско-итальянских отношений был не СССР, а Италия», и что «высказывания Муссолини ничем не подкреплены». «Шуленбург спрашивает, правильно ли будет, если он сделает такой вывод, что СССР занимает выжидательную позицию в отношении Италии. Тов. Молотов отвечает, что нет, он этого не сказал. Он сказал, что вопрос этот не представляет сейчас интереса, так как для нас непонятно, для чего нужно было Италии всю эту кашу затевать».
Тем не менее посол заключил, что ситуация не безнадежна, о чем на следующее утро сообщил в Берлин: «Несмотря на проявленное равнодушие, у меня создалось впечатление, что Советское правительство охотно использует любую представившуюся возможность нормализовать отношения с Италией». Ухватившись за это, Риббентроп 21 марта предложил Шуленбургу «подсказать» Молотову идею одновременно возвратить отсутствующих послов на «рабочие места», чтобы таким образом выйти из патовой ситуации, – если надо, при его посредничестве.
18 марта Муссолини и Гитлер встретились на перевале Бреннер. 21 марта Риббентроп направил Шуленбургу информацию о встрече для устной передачи Молотову, однако нарком принял его только 26 марта. Основные итоги переговоров сводились к следующим пунктам: «Обмен мнениями показал, что ввиду упорства западных держав возможности заключения мира в настоящий момент нет. Германия поэтому непоколебима в своей решимости продолжать войну до победного конца. Беседа между фюрером и Муссолини вновь подтвердила, что Италия ясно и безусловно стоит на стороне Германии. В беседе было установлено полное единомыслие о формах дальнейшего сотрудничества между Германией и Италией, направленного против западных держав. К вопросу об отношениях между Германией и СССР Муссолини заявил, что он понимает и приветствует германо-советское сближение. При этом Муссолини упомянул, что в свое время он, после Германии, первым вошел в официальные сношения с Советским правительством. Муссолини ясно дал понять, что он считает желательным улучшение отношений между СССР и Италией. Фюрер подробно изложил Муссолини, как он путем опыта пришел к убеждению, что соглашение между Германией и Англией невозможно [Вспомним январский меморандум Риббентропа 1938 г. о бесперспективности поисков союза с Великобританией, который я цитировал в главе третьей.], как он поэтому стал искать сближения с Советским Союзом, которое стало возможным благодаря мудрой прозорливости Сталина. Фюрер подчеркнул, что, по его мнению, между Германией и СССР не только нет никаких противоречий, но что обе страны дополняют друг друга политически и экономически. Фюрер выразил свое твердое убеждение в долговечности германо-советских отношений и заявил, что он исполнен желания и решимости углубить и развивать эти отношения. Фюрер и Муссолини констатировали, что ввиду отсутствия каких-либо противоречий между Германией, Советским Союзом и Италией добрые отношения между ними диктуются их общими интересами» (русский текст, зачитанный Хильгером).
«После чтения вышеуказанной информации о встрече Гитлера с Муссолини Шуленбург останавливается на вопросе об улучшении советско-итальянских отношений. Он сообщил, что Риббентроп крайне сожалеет, что существующие отношения между СССР и Италией дают повод врагам Германии усматривать отсутствие третьего звена в союзе <выделено мной. – В.М>. Риббентроп констатирует, что Муссолини совершенно ясно и определенно выразил желание улучшить советско-итальянские отношения. Причем Риббентроп не находит, что СССР должен первым сделать соответствующий шаг. Он желает принять на себя роль посредника и предлагает в качестве первого шага и в целях сохранения престижа той и другой страны одновременное возвращение посла Италии в Москву и полпреда СССР в Рим.
Тов. Молотов отвечает, что он не знает, насколько серьезны пожелания Муссолини. Не ясен до сего времени вопрос, почему у Италии возникло такое отношение к СССР. Шуленбург замечает, что в прошлой беседе <17 марта. – В.М.> тов. Молотов указал на неопределенность пожеланий Италии. Сейчас в ответ на это Риббентроп подчеркивает, что высказывания Муссолини являются вполне определенными. Тов. Молотов вновь подчеркивает, что остается неясным, чем было вызвано обострение советско-итальянских отношений со стороны Италии и, главное, в тот момент, когда СССР установил близкие отношения с Германией… Затем тов. Молотов спрашивает, собирается ли Италия предпринять какие-либо шаги для улучшения советско-итальянских отношений. Шуленбург отвечает, что он уже сам указывал итальянскому посланнику <Очевидно, поверенному в делах. – В.М.> на необходимость каких-либо шагов и предпринять что-либо в прессе». Лед неявно, но тронулся.
В телеграмме Риббентропа от 21 марта содержались глухие намеки на его недовольство советским поверенным в делах в Риме Гельфандом: «Его поведение в разных случаях было описано мне таким образом, что у меня не сложилось впечатления, что его деятельность особенно полезна в деле улучшения итало-советских отношений». Рейхсминистр интересовался, стоит ли поднимать этот вопрос в разговоре с Молотовым, и предложил прислать Шуленбургу «личное письмо», которое тот при случае может показать наркому. Черновик письма, как сообщают редакторы «Документов внешней политики Германии», сохранился в бумагах Риббентропа, но не опубликован. На встрече с Молотовым посол осторожно поставил этот вопрос: «Шуленбург сообщает, что он имеет письмо от Риббентропа, в котором последний передает слухи, будто советский поверенный в делах в Италии не принимает мер к улучшению советско-итальянских отношений. Сам Шуленбург выражает сомнение в правдоподобности этих слухов и думает, что это или сплетня, или желание свалить дело «с больной головы на здоровую». Тов. Молотов отвечает, что, должно быть, не без этого». Больше к этой теме не возвращались, но «черную метку» Гельфанд, похоже, получил А вот чем именно он прогневал рейхсминистра, мы, к сожалению, не знаем. Неплохими отношениями с нелюбимым им Чиано? Национальностью? «Заигрыванием» с «вражескими» дипломатами? Все может быть…
