источником зла считался самовар - «шипящее чудище», как обозвал его один из случайных гостей Егорова, впервые приехавший в Первопрестольную помор-крестьянин с Русского Севера. «Чур, чур меня, зелье басурманское», - только и смог он вымолвить, крестясь не переставая. Пришлось готовить ему узвар [45].
Но все-таки чаепитие было злом меньшим, чем курение табака или пьянство. Наименее консервативные старообрядцы, к коим относился и Егоров, позволяли себе грешить - пить чай, после чего немедля замаливали этот грех, благо икон в трактире имелось в достатке. От егоровского трактира и пошла поговорка: «Чайку покушать да органчика послушать» - и это в то время, когда про другие аналогичные заведения говорили: «Такой чай, что Москву насквозь видно». За чаем не только велись благопристойные беседы, но и, например, деловые переговоры. Пригласить на чай у Егорова купец-должник мог и своих кредиторов, дабы продлить срок выплаты займа. Чай пили с сахаром (в пост подавали сахар из картофельной патоки или засахаренный «кувшинный» изюм), медом, вареньем, калачами и кренделями, баранками (огромной величины - с голову человека) и бубликами, гренками и конфетами, пастилой и мармеладом, и, конечно, пряниками всевозможных видов и вкусов. А вот лимоны были роскошью, в народе их называли «алимоны». Бытовала даже такая поговорка: «Купец Артамон ест лимон, а мы, молодцы, - одни огурцы». Кстати, об огурцах: завсегдатаем егоровского трактира был один купец-старообрядец, что не садился пить чай без соленых огурцов. Такая вот «закуска» к чаю. Соленые огурцы он любил макать в мед, чем удивлял видавших виды чаевников. У Егорова пекли и вкуснейший чайный хлеб из заварной муки на дрожжах. Его всегда подавали к чаю, причем рецептура чайного хлеба насчитывала более двух десятков вариантов.
«С чая лиха не бывает», - повторял Егоров, поглаживая свою окладистую бороду. Правда, ближе к концу XIX века в ходу появилась иная поговорка: «Чай, кофей - не по нутру, была бы водка поутру». Почему-то посетители норовили все пить водочку вместо чая. Так, в Центральном историческом архиве Москвы хранится дневник купца Петра Васильевича Медведева, регулярно напивавшегося в егоровском трактире. 28 января 1859 года он записал: «Вот сегодня в городе виделся со знакомыми - пьешь чай, беседуешь, все хорошо. Сходил к вечерне в Заиконоспасский монастырь. Вечерня идет здесь исполнительно. Поют стихиры празднуемому святому. Слушаешь и не наслушаешься, таково в душе хорошо, кажется, всем доволен. Но, наконец, при этом довольстве нужно бы идти, заперши лавку, домой. Нет, привычка бывать по вечерам в трактире так и тянет; стараешься отыскать приятеля и, конечно, найдешь (а эта привычка вошла по милости Сидорова Тимофея - чтоб ему бес приснился). Так и сегодня: Иван А. Свешников пригласил, и я обрадовался, будто какому кладу. Пошли в Егоров. Слово за слово, судили-рядили про дела, про себя, да касалось и до людей. Рюмка за рюмкой, в голове зашумело, ну и ври что попало, а там шампанского. Напился я до положения риз, а он, кажется, ровно пил, но все-таки довольно тверд. Кое-как я доехал до дома и лег на кровать, как говорится, лыка не вяжет, мертвецки пьян. Вот и поди смотри на себя. Стараюсь исправиться и сколько даю себе обещание не быть пьяным, а ежели пить, то пить разумно, но никак не могу удержать себя; к тому же и страсти не имею к вину, а с людьми за компанию налижусь - вот слабость характера. И не хочется, и не по комплекции, и нездоровится, и трата денег, а все пью». Да, веселие Руси есть пити, и только не чая.
Любил к Егорову зайти Иван Бунин. В «Темных аллеях» он описывал свои впечатления от съеденного и увиденного: «В нижнем этаже в трактире Егорова в Охотном ряду было полно лохматыми, толсто одетыми извозчиками, резавшими стопки блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной, было парно, как в бане. В верхних комнатах, тоже очень теплых, с низкими потолками, старозаветные купцы запивали огненные блины с зернистой икрой замороженным шампанским...Подошел половой в белых штанах и белой рубахе, подпоясанный малиновым жгутом, почтительно напомнил: - Извините, господин, курить у нас нельзя. И тотчас, с особой угодливостью, начал скороговоркой: - К блинам что прикажете? Домашнего травничку? Икорки, семушки? К ушице у нас херес на редкость хорош есть, а к наважке.»
Верхний этаж егоровского трактира скрывал чудо-чудное, диво-дивное - стеклянный бассейн, но не для того, чтобы расшалившиеся купцы купали там молоденьких актрис в шампанском (типичное развлечение мироедов!). В бассейне плавала стерлядь. А в клетках, подвешенных под потолком, разливались трелями соловьи - курские да валдайские, которых приходили послушать специально.
На втором этаже больше понравилось и Бунину, он глазами своего героя Арсеньева запомнил его таким: «.Я завтракал в знаменитом трактире Егорова в Охотном ряду. Там было чудесно: внизу довольно серо и шумно от торгового простонародья, зато наверху, в двух невысоких зальцах, чисто, тихо, пристойно, - даже курить не дозволялось, - и очень уютно от солнца, глядевшего в теплые маленькие окна откуда-то с надворья, от заливавшейся в клетке канарейки; в углу мерцала белым огоньком лампада, на одной стене, занимая всю ее верхнюю половину, блестела смуглым лаком темная картина: чешуйчатая, кверху загнутая крыша, длинная терраса и на ней несоответственно большие фигуры пьющих чай китайцев, желтолицых, в золотых халатах, в зеленых колпаках, как на дешевых лампах.»
Стопки блинов не случайно угодили на страницы бунинских произведений. Это были вкуснейшие так называемые воронинские блины, ибо блинная на первом этаже трактира когда-то принадлежала купцу Воронину, а от него перешла к Егорову. Но ворона с блином в клюве -символ прежнего владельца - на вывеске осталась. Секрет приготовления блинов Егоров никому не сообщал. Они были так вкусны, что однажды некий купец, объевшийся блинами, прямо за столом и помер, утроив славу заведения («Вкусно, аж жуть берет!»). Постепенно воронинские блины переименовали в егоровские, Влас Дорошевич даже написал: «Москва Егоровских блинов», причем Егоровских - с большой буквы! Да, это вам не видавший виды фастфуд из просроченной муки и прогорклого масла, используемого по пятому разу. Блины пеклись тут же в большой печи, так что ели их с пылу с жару, добавляя не какой-то кетчуп, а самые что ни на есть русские добавки - осетрину, белужину, сметанку, хренок, вареньице. Егоровское заведение было просто-таки находкой для Чехова. Антон Павлович упоминал его по каждому случаю как некое московское недоразумение: «Я, пожалуй, могу написать про думу,
