Население Архангельска меня хорошо знало и помнило. Незнакомые и знакомые останавливали меня на улице, кто просто, чтобы пожать руку, кто же, чтобы посоветовать быть осторожным и опасаться западни.
Как-то вечером сидел я в единственном ресторане с музыкой с двумя английскими капитанами, своей экспедиции. За соседним столиком сидело человек восемь, по-советски, довольно невзрачно одетых. Вдруг один из них подошел ко мне, шаркнул по-военному ногой и сказал: «Ваше превосходительство, разрешите вам сказать несколько слов». Я встал и ответил ему: «Меня зовут Борис Андреевич, кто вы такой и чем я могу быть вам полезен?» Тогда он сказал: «Я капитан Чаплинского полка, Орлов. Мы все очень хотим вас приветствовать как первую ласточку новой эпохи, заказали отдельный кабинет, послали искать хорошего вина и, когда все будет готово, просим пожаловать». Я расспросил его, кто остальные в его компании, и узнал, что бывшие молодые офицеры и чиновники, сказал, что в отдельный кабинет не пойду, а за стол к ним с удовольствием подсяду.
В непринужденной беседе они расспрашивали меня, как живет и устроился за границей П.Е. Чаплин, не бедствует ли он, не нужно ли ему послать денег, рассказывали, что сами пережили в первые годы, как их никуда на службу не принимали и как теперь, с НЭП, все пристроились и живут прилично.
Со мной в этот поход из Лондона в Сибирь ходил пассажиром старший лейтенант Гвардейского экипажа АА Абаза Последние годы войны он провел в Лондоне офицером связи при английском Адмиралтействе от русского Морского Генерального штаба. Он предпринял это путешествие по поручению группы английских промышленников для разведки экономических возможностей, Советским морским агентом в Лондоне состоял в то время адмирал Е.А. Беренс, которого мы оба хорошо знали (брат адмирала М.А. Беренса, командовавшего русской эскадрой при эвакуации из Крыма армии генерала Врангеля). Через Беренса (морского агента) Абаза получил разрешение идти с моей экспедицией, подняться с речной экспедицией до центров Сибири, свободно проехать дальше по Советской России, и обещание, что его выпустят обратно за границу. Он проделал весь намеченный путь, побывал в Москве, вел кое-какие переговоры и благополучно вернулся в Лондон. Он всюду разъезжал свободно, и только в Москве, в ГПУ или в Комиссариате Иностранных дел (не помню точно), его предупредили, что знают, что в России живет его мать, и не советуют с ней видеться, иначе за ней после свидания придется установить слежку.
В результате моего похода в Сибирь и обратно у меня тогда окрепла вера в скорое возрождение России, в то, что лихолетие будет изжито, исчезли последние сомнения в пристрастии сведений, полученных раньше через кооператоров. Я видел своими глазами всю ту разруху, которую советская власть устроила за первые три года, и те героические усилия, которые честные русские люди делали, чтобы снова поднять жизнь в стране вопреки большевикам, видел также возрастающий престиж этих людей, уважение и поддержку, коими они пользовались и среди населения, и среди подчиненных. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что эмансипация населения от большевиков зашла дальше в Сибири, чем, например, в Архангельске, и это подтвердило мои надежды в ожидании спасения России из Сибири. Абаза после своего путешествия вынес подобные же впечатления.
Так закончился в 1923 году мой второй этап службы под большевиками.
В Лондоне я поделился своими наблюдениями с друзьями кооператорами. Они были очень рады благополучному завершению очень трудной, с морской точки зрения, экспедиции и были уверены, что дальнейшее дело эксплуатации Северного Морского пути останется за ними,
В Лондоне я приступил к составлению подробного отчета об экспедиции.
К.И. Морозова, главного директора прежнего Закупсбыта, в Англии в этом году не было. Он ездил в Америку, Китай и другие страны совещаться с прочими представителями Закупсбыта о дальнейшей линии поведения относительно советской власти. По возвращении его в Лондон выяснилось, что и для них этот год оказался поворотным. Они решили, что наступило время вернуть заграничный актив в распоряжение кооперативов, продолжающих работу внутри страны, и также поверили в эволюцию.
Лондонский Центросоюз, во главе которого остался П.М. Линицкий, вел оживленную переписку с Сибирью и начал подготавливать к навигации 1924 года новую экспедицию в большом масштабе экспорта и импорта, рассчитывая, что дело останется в руках кооперативных организаций.
Через некоторое время по возвращении моем из Сибири, адмирал Беренс, советский морской агент, показал мне секретную бумагу, полученную от Троцкого, которой тот поручал Беренсу, с согласия комиссара иностранных дел Чичерина, предложить мне вернуться в Советский Союз для продолжения моих работ в Ледовитом океане. На мой вопрос, что он сам по этому поводу думает, он мне сказал, что не имеет права в таком вопросе давать мне советы, идущие вразрез с полученным поручением, но по старой дружбе все-таки скажет, что на моем месте не поехал бы, что в советской политике возможны перемены, что живя за границей и участвуя в Карских экспедициях, я сохраняю большую самостоятельность и приношу большую пользу России, имея возможность свободно выбирать момент, когда нужно будет возвра1цаться на Родину.
Наступила весна 1924 года, время подготовки новой Карской экспедиции. У кооператоров, вопреки ожиданиям, начались по этому поводу трения с Внешторгом, который снова захотел передать организацию и речной, и морской экспедиций своим органам и лишь только брать товары Центросоюза для перевозки. В конце концов организация Карской экспедиции была передана «Аркосу», но в его состав, специально для руководства этим делом, был причислен К.И. Морозов, бывший главный директор Закупсбыта. Центросоюз согласился передать свои грузы при условии, чтобы руководство морской частью было снова поручено мне.
Надо сказать, что мой авторитет в этом деле был признан и за границей, что видно хотя бы из того, что английские страховые общества понижали ставки за страховку кораблей и грузов в случае моего руководства плаванием через Карское море. Это, вероятно, было следствием снятия с мели парохода «Байминго» в 1918 году и спасение его грузов, которые капитан начал было выбрасывать за борт.
Продолжая находиться под впечатлением виденного в Сибири и Архангельске в 1923 году, я тогда считал, что настало время мя каждого из нас, кто только может работать для России, для ее возрождения изнутри, и я взялся за руководство морской частью Карской экспедиции 1924 года.
Таким образом, наступил третий и последний этап моей деятельности под большевиками.
Эта экспедиция состояла из нескольких грузовых пароходов, плававших под английским флагом, с английскими командами, но принадлежащих «Аркосу» или другим заграничным полусоветским обществам.
Предвидя всякие осложнения со старыми английскими капитанами, привыкшими к погрузке у хорошо оборудованных набережных и не искушенными в грузоприемных маневрах в условии открытого моря, я, между прочим, выписал из Москвы водолазов, причем мне было обещано, что таковые будут тщательно подобраны из студентов высших учебных заведений.
На деле же прибыли три распущенных и наглых матроса-коммуниста. Английские капитаны не хотели их держать на своих кораблях, жалуясь, что они роняют дисциплину и разрушают команду. Когда нужно было работать, они отказывались спускаться в воду за оговоренное в контракте вознаграждение и, пользуясь опасным положением корабля, намотавшего на винт стальной перлинь, или опасностью окончательно потерять катер, затонувший у борта, торговались и вымогали крупное вознаграждение. Когда я постарался их образумить, они послали через партийцев на меня донос в Москву.
В Обской губе я снова встретился с пришедшим на речной экспедиции полковником Ю.А. Конисским, но он уже не был на должности начальника, а лишь «суперкарго» (заведовал грузами) Центросоюза, На речной экспедиции, кроме комиссара, были официальные представители ГПУ, молодые евреи, совавшие свой нос всюду. Заметив, что Конисский часто в свободное время заходит ко мне в каюту поговорить, они потребовали от него, чтобы он не встречался со мной с глазу на глаз. Конисский бравировал этим запрещением, но я не уверен, что это прошло для него безнаказанно.
Бестолочь и беспорядок на советских судах, радиостанциях и других организациях сильно увеличилась по сравнению с прошлым годом Дисциплина на советских судах сильно пала, и капитаны с большим трудом и кое-как справились с делом, постоянно пререкаясь с судовыми комитетами. Не помню, умер ли тогда или был только парализован Ленин, но видно было, что внутренняя политика резко переменилась: коммунисты очень обнаглели, почувствовав свою безнаказанность и привилегированное положение, все интеллигенты и техники были взяты под подозрение, и комиссары уже перестали быть безвредными «архангелами», как в прошлом году, не интересовавшимися ничем и не входившими ни во что.
